– Наш хозяин хочет говорить с тобой, принцесса.
Я ощутила за спиной движение и обернулась посмотреть, но боялась повернуться совсем, подставив спину этому с ухмылкой. Три фигуры вышли из соседней лавки. Было темно, от света прятаться не приходилось. Все трое были выше меня, в плащах с надвинутыми капюшонами.
– Мы тебя ждали, отребье, – сказала одна фигура в плаще. Голос был женский.
– Отребье?
– Потаскуха. – Другой женский голос.
– Завидуете? – спросила я.
Они бросились на меня, и я отпустила жакет на землю, направив на них обеими руками пистолет. Либо они не знали, что такое пистолет, либо не боялись. Я выстрелила в одну из них. Она свалилась кучей тряпья. Две остальные подались назад, выставив клешни рук, будто защищаясь от удара.
Я прижалась спиной к окну, бросила взгляд на ухмыляющуюся физиономию позади, но чернокожий стоял в дверях, сложив руки на голове, будто ему это было привычно. Пистолет и почти все внимание я направила на женщин, хотя... женщинами их можно назвать с большой натяжкой. Это были ведьмы. Я не хочу их обидеть – это их порода. Ночные ведьмы.
Та, которую я подстрелила, пыталась сесть, хватаясь за руки другой.
– Ты ее застрелила!
– Очень рада, что вы заметили, – ответила я.
У раненой капюшон слетел с головы, открыв огромный загнутый нос, поблескивающие маленькие глазки, кожу цвета пожелтевшего снега. Волосы – сухими клочьями, как черная солома, едва до плеч. Она зашипела, когда вторая ведьма задрала ей плащ, чтобы увидеть рану. Между пустыми мешками грудей зияла кровавая дыра. Ведьма была голой, если не считать массивного золотого обруча на шее и украшенного каменьями пояса, съехавшего вниз на тощие бедра. Я успела увидеть болтающийся на поясе кинжал, привязанный к ляжке золотой цепочкой.
Она извивалась, не в силах набрать в грудь воздуху, чтобы проклясть меня. Я попала ей в сердце, может быть, задела легкое. Убить это ее не убьет, но больно.
Вторая ведьма подняла лицо к свету. У нее кожа была грязно-серая с крупными оспинами на всем лице, идущими через острый нос цепочкой кратеров. Губы настолько тонкие, что почти не закрывали полную пасть плотоядных острых зубов.
– Интересно, хотел бы он тебя, если бы у тебя не было этой гладкой белой кожи?
Вторая стояла все еще под клобуком, прячась. Голос у нее был получше, чем у первых двух, какой-то более культурный.
– Мы тебя сделаем такой же, как мы, нашей сестрой.
Я посмотрела в лицо серой:
– Ту, кто начнет произносить проклятое, я застрелю прямо в лицо.
– Меня это не убьет, – сказала Серая.
– Нет, но и не украсит.
Она зашипела, как огромная сжавшаяся кошка:
– С-сука!
– Сама такая.
Меня беспокоила та, что еще осталась стоять. Она не впала в панику, не поддалась гневу. Она может применить против меня магию, будучи еще частично скрытой тенью и ночью. Умнее, осторожнее, опаснее.
Я специально не воспользовалась гламором. Я стояла перед освещенной витриной с пистолетом на виду, наставленным на кого-то. Один уже выстрел должен был заставить кого-нибудь позвонить в полицию. Я выпустила быструю вспышку силы – осмотреться, и обнаружила плотные складки гламора. Густого и хорошо сделанного. Я гламор умею наводить, но не эту разновидность. Шолто накрыл им всю улицу, как невидимой стеной. Никто ничего тревожного не увидит и не услышит. Разум представит людям звук выстрела как обычный шум. Если я заору, призывая на помощь, это будет ветер. Если только не бросить кого-нибудь через окно прямо в лавку, никто ничего не увидит.
Я бы с удовольствием бросила сквозь стекло любую из них, но не хотела подпускать их так близко. Пальцы рук, вцепившиеся в рану, кончались огромными когтями хищной птицы. Зубы, оскалившиеся, когда она зашипела, были предназначены для раздирания плоти. С такой мне рукопашную не выиграть. Их нельзя было подпускать, и пистолет для этого годился, но придет Шолто, и до этого мне надо отсюда исчезнуть. После его прибытия я пропала. Эти не смогут меня тронуть, но я в ловушке. Если я выйду из-под навеса, ночные летуны меня схватят или хотя бы остановят, а тогда меня схватят ведьмы и этот чернокожий весельчак. Меня обезоружат, если не хуже, еще до подхода Шолто.
Боевой магии у меня нет. Пистолет никого из них не убьет, только ранит и притормозит. Нужно придумать что-то получше, а мне ничего в голову не приходило. Я попыталась завязать разговор: когда сомневаешься – говори. Никогда не знаешь, на чем может проколоться противник.
– Нерис Серая, Сегна Золотая и Черная Агнес, я полагаю?
– А ты кто? Стэнли, что ли? – спросила Нерис.
Я не сдержала улыбки:
– А еще говорят, что у вас чувства юмора нет.
– Кто говорит? – спросила она.
– Сидхе.
– Вот ты и есть сидхе, – сказала Черная Агнес.
– Будь я истинной сидхе, что бы я делала на берегах Западного Моря, прячась от своей королевы?
– То, что ты во вражде со своей теткой, говорит лишь, что ты самоубийственно глупа, но оттого ты ни на унцию не меньше сидхе.
Агнес стояла прямо и высоко, как столб черной ткани.
– Это да, но я меньше сидхе из-за браунийской крови со стороны матери. Наверное, королева могла бы мне простить кровь человека, но этого никогда не забудет.
– Ты смертная, – сказала Сегна. – Для сидхе это непростительный грех.
У меня руки начало сводить, скоро устанут плечи. Надо будет либо стрелять, либо опустить пистолет. Даже двуручная стойка не рассчитана на то, чтобы стоять в ней бесконечно.
– Есть и другие грехи, которые для моей тетушки столь же непростительны.
– Например, иметь гнездо щупальцев посреди безупречной сидхейской плоти, – произнес мужской голос.
Я повернулась к нему, не выпуская при этом трех ведьм из поля зрения. Вскоре у меня будет столько разных целей с разных сторон, что всех их вовремя ни за что не перестрелять. Зато хотя бы свежий прилив адреналина помог прогнать мышечную усталость. Вдруг показалось, что я вечно смогу держать стойку стрелка.
Шолто стоял на тротуаре, чуть разведя руки в стороны. Наверное, старался казаться безобидным – но это не получалось.
– Королева однажды мне сказала, что стыд и позор – иметь гнездо щупальцев посреди одного из самых совершенных сидхейских тел, какие только есть на свете.
– Отлично. Да, моя тетка – стерва, мы все это знаем. Чего хочешь ты, Шолто?
– Титулуй его как положено, – произнесла Агнес, и ее культурный голос прозвучал слегка гневно.