— Должно быть, это от расстройства. Но теперь все. Я не стану больше беспокоиться и беспокоить окружающих. Вернусь в Бристоль. Вы так добры ко мне… Как вас зовут?
Оливия молилась, чтобы земля разверзлась и поглотила ее.
— Оливия Батлер, миссис Аттвуд, — с трудом выговорила она, глядя в пол, словно могла спрятаться под плитки.
Последовало неловкое молчание. Наконец Мария тихо выдохнула:
— Ах.
И вышла, прикрыв за собой дверь.
Оливия прислонилась к стене, чувствуя тошноту. Все, что она говорила Джереми, каждый поцелуй, каждая ласка вспомнились ей, словно кара Божья. Он лгал, подумала она опустошенно. Выходит, она совсем не такая заносчивая сука, какой он ее рисовал. Я заслужила, чтобы на меня вылили не только шампанское, подумала Оливия. Я никогда не думала о ней как о живом человеке. О том, что она может плакать и страдать. А ей ведь тоже больно.
Словно в ее ране повернули нож. Ох, Дилан, как ты мог рассказать ей? Как ты мог быть так жесток?
Она вернулась в спальню и лицом к лицу столкнулась с Джереми.
— Мне сказали, что ты приехала, — поспешно заговорил он. — Я искал тебя. Послушай, Ливви, насчет того, что наговорил тебе Дилан…
— Это неважно, — тихо ответила она. — Теперь уже ничего не важно. Кроме того, что я никогда вас обоих больше не увижу. Прощай.
Она прошла через гостиную, все еще полную народа. Сквозь толпу Оливия разглядела высокую фигуру Дилана и поблизости от него рыжие волосы Мелинды. Она словно прилипла к нему.
Несмотря на шум музыки, болтовню и смех, Оливия расслышала, как Дилан звал ее. Но она не остановилась. И, выйдя на улицу, побежала прочь.
Спотыкаясь на высоких каблуках, мокрая и запыхавшаяся, она прибежала на Ленсей-Гарденс. Минуту постояла, прижимая руку к груди, прислонясь к железным воротам сада. Ей нужно успокоиться. Взять себя в руки. В ушах все еще отдавался голос Дилана, зовущего ее. Она не хотела его видеть. Слишком сильна была обида и боль от предательства. Их так называемая сделка расторгнута. Было глупо надеяться, что все кончится хорошо.
Главное сейчас — спрятаться. Оливия открыла сумочку. Первый же извлеченный ею ключ оказался от сада. Она совершенно случайно захватила его вместе с остальными.
Если кто-то вздумает ее искать, он первым делом направится к ней домой. Так что туда она пока что возвращаться не собирается. Лучше немного прогуляться. Подышать свежим воздухом и собраться с мыслями.
Ночь была теплой, воздух — тяжелым и душным. Но Оливия задрожала, когда легкий ветерок коснулся обнаженных плеч и рук. В своем стремительном бегстве она совсем забыла о жакете. Обхватив себя руками, она брела по тропинкам. Ее словно магнитом тянуло на заветную поляну в центре сада.
Она присела на краешек скамейки. Сидела и ждала, пока снизойдет покой и тишина.
Но сегодня волшебство не действовало. Перед ее мысленным взором кружилась вереница лиц: бледное лицо Марии с глазами, полными боли, хищное Мелинды, вцепившейся в руку Дилана, изумленное и виноватое выражение Джереми…
Но чаще всех ей виделось лицо Дилана. Его сверкающие злостью серебряные глаза. В них не было ни малейшего сожаления о причиненной им боли.
Как он мог? — спрашивала себя Оливия. Горло ее сжалось. Ох, как же он мог? И первая слеза скатилась по холодной щеке.
Она плакала молча, опустив голову. Вокруг нее шла обычная ночная жизнь — слышались скрип ветвей, шуршанье листьев, мяуканье кота. Из чьего-то открытого окна доносились отзвуки музыки. Где-то вдалеке загремел гром. Ветер принес запах дождя.
Пора домой, подумала Оливия. Она потерла глаза, как ребенок, и встала. Вдруг кусты раздвинулись, и, оказавшись в узкой полоске света, она закрыла лицо рукой. Дилан угрюмо произнес:
— Так и знал, что найду тебя здесь.
— Уходи. — Ее голос дрожал. — Оставь меня в покое.
— Не глупи. Нам надо поговорить.
— Нам не о чем говорить. Ты и так уже все сказал. Марии. Ты рассказал ей, что у нас с Джереми роман. Если уж ты такой осведомленный, должен был знать… — Ее голос дрогнул. — А, какая теперь разница?
— Выслушай меня внимательно, — мягко, но настойчиво проговорил он. — Я ничего не говорил Марии. Она все еще не знает о твоей больной страсти к ее кретину мужу. И так оно будет и дальше.
— Но она знает мое имя, — запротестовала Оливия.
— Тогда она слышала его не от меня. — Последовал еще один удар грома. На сей раз уже ближе. На землю упали первые тяжелые капли. — Но давай все это обсудим дома.
Луч фонарика еще раз осветил ее с головы до ног.
— Святые угодники, а где твой жакет?
— Оставила там, — раздраженно ответила Оливия. — Я никуда с тобой не пойду.
— Если останешься здесь, заработаешь воспаление легких. — Фонарик щелкнул и потух. Он подошел. Прежде чем Оливия поняла, что происходит, он поднял ее и закинул на плечо.
На мгновение она онемела. А потом начала колотить его по спине кулаками.
— Опусти меня! Отпусти сейчас же!
— С удовольствием, — ответил Дилан. — Когда ты будешь под крышей. И прекрати драться, черт тебя подери! — приказал он, продолжая нести ее через сад.
Оливия поняла, что сопротивление бесполезно, и замолкла. Но стоило ему войти на балкон, она вновь обрела голос:
— Ах ты ублюдок! Ты хоть понимаешь, как виноват передо мной?
Дилан поставил Оливию на ноги и тщательно закрыл балкон. А потом обнял ее. Его объятья не были нежными. А поцелуй был яростен. И эта ярость нашла в ней ответ. Их губы жадно прижимались друг к другу, Страсть сжигала их.
Когда они наконец отстранились, оба тяжело дышали. Они взглянули друг другу в глаза, словно испытывая противника. Внезапно вспышка света ослепила их. От удара грома Оливия вздрогнула.
— Боже. — Она нервно рассмеялась и передернула плечами.
Дилан вздохнул и положил руки ей на плечи.
— Ты вся дрожишь. Пойдем.
Она послушно последовала за ним наверх по лестнице в большую комнату с еще одним балконом.
Дилан прошел через нее и исчез за дверью.
Но почти сразу вернулся, неся синий халат, который она моментально узнала.
— Пойди и прими душ, пока я сварю кофе, скомандовал он. — Тебе нужно высушить платье, так что оставь его в ванной.
— Дай мне зонт, и я пойду домой, — с хрипотцой в голосе произнесла Оливия.
— Ну, нет. Никуда ты не пойдешь. И мы оба это знаем, — тихо ответил Дилан.
Теплая вода буквально возрождала ее к жизни. То был словно обряд очищения — она смывала с себя всю грязь и отчаяние этого вечера. А потом долго растиралась полотенцем, пока тело не порозовело. Откинув с лица мокрые волосы, она критически оглядела себя в зеркале. Бледная, но губы горят. Она коснулась их кончиками пальцев.