Решив не спорить, я сбегала на станцию и снялась. На фото была запечатлена тетка лет пятидесяти с безумными выпученными глазами и волосами, стоящими дыбом, словно иголки у неожиданно разбуженного ежа. Интересно, я на самом деле такая или у автомата в объективе кривое стекло? Искренне надеясь, что второе предположение верно, я прибежала назад, к Неустроеву. Тот аккуратно вклеил фото в довольно потрепанное удостоверение и сообщил:
– Классно! Ты теперь Карнаухова Анна Семеновна, не подкопаться – такая ксива. Поехали.
У подъезда Виктора Ивановича ждал серебристый автомобиль, очевидно, только что побывавший на мойке.
– Садись, – велел адвокат.
– У меня своя есть.
– И где?
– Вон та, красненькая.
– Оставь доходягу здесь, – отмахнулся Неустроев, – никто на этот металлолом не польстится. Я тебя туда-назад свожу.
– А не поздно? – заикнулась я. – Говорят, в Бутырке такие очереди!
– В изолятор и впрямь не попасть, – улыбнулся Неустроев, – только Вениамин пока сидит в отделении, тут недалеко, его еще в СИЗО не переправили, я все уточнил, пока ты ехала сюда. Давай шевелись, некогда мне турусы на колесах разводить.
В отделении Виктор Иванович о чем-то пошушукался с ментами, и нас препроводили в небольшую комнату с зарешеченным окном, столом и тремя стульями. Адвокат повесил на торчавший из стены гвоздь дорогое пальто, подбитое натуральным мехом, и сказал:
– Чего стоишь? Устраивайся. Сейчас твоего орла приведут.
Я села на стул и почувствовала, как в спину сильно дует от окна. Попытка его переставить оказалась безуспешной, ножки были намертво привинчены к полу.
– Да, – хохотнул Неустроев, – здесь так, сиди и не рыпайся.
Тут с легким скрипом распахнулась дверь, и на пороге в сопровождении толстого, одышливого милиционера появился парень, красивый, словно молодой греческий бог. До сих пор я считала, что безупречные мужские лица и столь же безукоризненные фигуры на самом деле плод работы гримеров, стилистов и полиграфистов. Я полагала, что нормальному мальчику, без каких-то видимых изъянов, красят волосы, покрывают тоном лицо, вставляют цветные линзы, рисуют другие губы, изменяют гримом форму носа и снимают Аполлона на пленку.
Потом за дело берутся те, кто работает с фотографиями. Сейчас, в век компьютеров, снимок можно подвергнуть любым, самым волшебным метаморфозам. И в результате вместо обычного юноши с простоватым лицом вы видите на развороте какого-нибудь журнала обалденного мужественного красавца. Мне-то такие красавчики никогда не нравились, но многие дурочки готовы полжизни отдать за подобного кавалера. Но, повторяюсь, до сих пор я была уверена, что такие мужчины в природе не встречаются.
Сейчас же моя уверенность была разбита, потому что в камере, одетый в мятые, грязные джинсы и потерявший вид пуловер, стоял именно такой неземной красавец. Белокурые, вьющиеся большими кудрями волосы падали на высокий чистый лоб мыслителя. Огромные голубые глаза, окруженные густыми черными ресницами, смотрели на нас с легким недоумением. Картину дополняли красиво изогнутые яркие губы, аккуратный нос с изящно вырезанными ноздрями, слегка смуглая кожа.
Скорей всего, Веня ходит в солярий. У блондина со светлыми глазами не бывает такого цвета лица от природы. Рост у парня зашкалил за метр восемьдесят пять, а фигура напоминает равнобедренный треугольник, поставленный на вершину: широкие плечи, узкие бедра и никакого намека на живот.
Да уж, ему впору ходить по подиуму, сниматься в кино, играть в спектаклях, но никак не тосковать на нарах.
– Садись, Вениамин, – кивнул Виктор Иванович, – мы с Анной Семеновной твои адвокаты. Вернее, защитник я, а она мой помощник. Ну как, понравилось в камере?
– Скажете тоже, – дернулся Веня, – ужас.
– Значит, не хочешь сидеть лет пятнадцать?
– Нет, – ответил парень на первый взгляд спокойно, но я заметила, что его смуглая кожа внезапно приобрела сероватый оттенок, а над верхней губой выступила цепочка мелких капелек.
– Это хорошо, – улыбнулся Неустроев, – начало нашего разговора обнадеживает! Теперь ты, если, конечно, хочешь максимально облегчить свою участь, должен нам рассказать все как на духу, только тогда мы сумеем тебе помочь.
Глаза Вени потемнели и из серо-голубых стали ярко-синими. Внешность его от этой метаморфозы только выиграла.
– Да нечего мне рассказывать, – пожал он плечами, – никого я не убивал.
– Вот что, дружочек, – улыбаясь, словно кот, загнавший в угол жирную мышь, заявил Неустроев, – мне надо знать правду, всю, чтобы на суде не получилось конфуза. Я не судья, не следователь, мне твое чистосердечное признание для того, чтобы навесить тебе же лишний срок, не нужно. Я – твой билет на выход, тот, кто может тебе помочь избежать слишком крутого наказания. Но без твоей помощи у меня ничего не получится!
– Мне не в чем раскаиваться, – чеканя каждое слово, заявил Веня.
– Голубчик, – скривился Неустроев, – о каком раскаянье идет речь? Побереги пыл для суда, вот там начнешь бить себя кулаком в грудь и, рыдая, говорить: «Больше никогда, простите». Такой текст на состав суда очень хорошо действует, некоторые прокуроры даже могут растрогаться. Мне же твое раскаянье на фиг не надо. Хочешь выйти отсюда?
Веня кивнул.
– Тогда быстро рассказывай, как дело было, – стукнул кулаком по исцарапанной столешнице защитник, – я тебе от души советую: у врача, священника и адвоката говорить одну правду, только правду и ничего, кроме правды. Кстати, все мы, представители вышеперечисленных профессий, связаны такой штукой, которая именуется неразглашением тайны. Начинай, голубь мой. Впрочем, если хочешь уехать в замечательное место под названием «тайга» лет эдак на дцать, тогда можешь молчать.
Щеки Вени слегка порозовели.
– Расскажу, – кивнул он, – только вы мне все равно не поверите!
– Ты не стесняйся, – приободрил парня Виктор Иванович, – я много чего такого слышал, тебе и в голову не придет, что порой с людьми случается!
Веня начал рассказ. Я сидела тихо-тихо, боясь пропустить даже слово.