– Я выжил.
– Сомневаюсь.
– Умоляю тебя, я не настолько хрупок.
– Мужские гениталии – самое ранимое место.
– Ты прочла об этом в Интернете?
– Джозетта мне об этом сказала. Вернее, не мне одной, нам всем – во время урока самообороны, что нам преподавали по программе защиты свидетелей.
– Чему еще она тебя учила? – спросил Хотвайер с явным интересом в голосе.
– Некоторым приемам. Например, как использовать размер противника против него самого. И всякое такое.
– Она сама в этом сильна. Я видел, как она отдубасила мужчину вдвое крупнее себя.
Неподдельное восхищение, адресованное подруге, возбудило в Клер неприятное чувство. Клер сделала все, чтобы не дать этому неприятному чувству развиться. У нее не было ни поводов, ни прав на ревность.
– У Джозетты многое хорошо получается, – сказала Клер с почти искренней улыбкой.
– Да. Нитро – удачливый засранец. Клер рассмеялась.
– Ты всем свои друзьям даешь такие милые прозвища?
– Еще бы. Знала бы ты, какое прозвище я придумал для тебя.
– И какое же? – заинтересованно спросила Клер.
– Терабайт. Столько информации ты закачиваешь в мозги из всего, что читаешь в Интернете и в прочих местах.
– Что, и Джозетта меня так зовет?
– Конечно. Все думают, что оно тебе подходит.
– Надо же, – сказала Клер, не зная, гордиться ей или досадовать. Не так плохо, когда тебя считают ходячим компьютером, верно? Это ведь лучше, чем быть непроходимой тупицей, наивной или развратной. – А она знает, что ты называешь Нитро удачливым засранцем? – шутливо спросила Клер.
– Нет, потому что я обычно так его не называю. Ты собираешься ей рассказать?
– Нет, но если мне когда-нибудь суждено встретиться с твоей мамой, берегись, – поддразнила его Клер. – Уверена, что слово «засранец», по ее мнению, не должно произноситься в женском обществе.
Хотвайер театрально застонал, и Клер улыбнулась.
– Как странно. Мы с тобой мило болтаем в темноте. А между тем я ведь все еще лежу на тебе. – Клер захихикала, а ведь она никогда не хихикала. Она сама себе удивилась. – Может, мне все же лучше передвинуться?
– Несомненно. Мы тут с тобой определенно играем с огнем. – И тот жар, что исходил от его кожи, свидетельствовал о том, что Хотвайер не шутит.
– Итак, я должна передвинуться.
– Но мне так нравится, а тебе разве нет? – Он провел ладонями по ее спине, и у Клер перехватило дыхание. Ладони его лежали у нее на бедрах, как раз там, где заканчивались трусики, и от них исходило весьма волнующее тепло.
– Да, мне тоже так нравится.
– Кроме того, я никогда до сих пор не уклонялся от драки, когда судьба бросала мне вызов.
Да, у нее тоже сложилось о нем такое впечатление.
– Это я вижу.
– Видишь?
– Ну, на самом деле не очень ясно. Тут довольно темно, знаешь ли.
– Вероятно, оно к лучшему. Если бы я мог тебя видеть, то не в силах был бы контролировать основной инстинкт.
Если честно, то Клер этого не слишком хотела. В смысле, чтобы он держал свои побуждения под контролем. Что ей действительно хотелось, так это чтобы Хотвайер положил свои ладони ей на ягодицы. И это глупо. Действительно глупо. Одно дело – позволить парню доставить тебе удовольствие, совсем другое – предложить ему себя со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Хотела бы она, чтобы секс и в самом деле был тем бездумным занятием, каким считали его основоположники сексуальной революции, жившие несколько десятилетий назад. Но секс был чем-то совсем иным, не тем, что они проповедовали. Во всяком случае, для нее. Даже когда секс оборачивался полным разочарованием, а именно такой был итог всего ее предыдущего сексуального опыта, – Клер все равно испытывала эмоциональную связь с теми, с кем состояла в близких отношениях. И сейчас Клер была бы куда счастливее, если бы этой эмоциональной вовлеченности не было.
– Как тебя зовут? – спросила она, чтобы отвлечься от тех ощущений, что рождало тепло его ладоней.
– Что?
– Я хочу знать твое имя.
– Насколько я помню, Хотвайер. Клер уставилась на него в темноте.
– Я имею в виду твое настоящее имя, дубина.
– Дубина?
– Ага. Еще одно дружеское прозвище.
Он долго молчал, и Клер решила, что ответа не дождется. Когда она уже потеряла надежду, Хотвайер со вздохом произнес:
– Дома меня звали Бретт.
– Мне нравится.
– Почему?
– Потому что это имя тебе подходит.
– Я о другом: почему ты захотела об этом узнать?
– Мы друзья.
– Джози тоже мне друг, но она зовет меня Хотвайер.
– Не хочешь ли ты сказать, что она не знает твоего настоящего имени?
– Нет.
– Тебя беспокоит, что я знаю?
– Нет.
Отчего-то Клер стало хорошо на душе.
– Я рада. – Она почувствовала, что Хотвайер потерся о ее бедро, что означало – как ни меняй тему, опасности их позы это не умаляет. – Я думаю, мне лучше перебраться на диван.
– Мы уже это обсуждали.
Клер помнила. Когда Хотвайер пришел помочь Джозетте и Нитро выполнить их последнюю миссию, Клер предложила Бретту занять ее кровать, но он наотрез отказался. И все же, с учетом ее размера, Клер была куда больше приспособлена к тому, чтобы спать на диване, чем Бретт. Но тогда он постелил на твердый пол матрас и спал на нем.
Диван в номере был даже меньше того, что находился в доме Джозетты.
– У тебя будут ноги свисать. Только до половины поместятся. Ты ведь не низенький.
– Я спал в местах похуже. – Он и тогда так же ответил.
– Но дело в том, что я-то на диване помещаюсь.
– Нет, дело в том, что это у тебя сотрясение, и будь я неладен, если позволю тебе уйти с этой кровати.
– Ты мне не начальник. И нечего надо мной командовать.
– Я вполне мог бы тобой покомандовать, потому что ты не в том состоянии, чтобы мне противостоять.
– Я могу просто передвинуться на другую сторону.
– Не сработает. Кончится все тем, что мы опять окажемся в той же позе, и тогда я даже не знаю, смогу ли с собой справиться.
– И это тебя огорчает, верно?
– Я не мазохист.
Клер тоже не получала извращенного удовольствия от страданий. Если Норен и научила чему-то свою дочь, так это тому, что на мужчин нельзя полагаться. Ни на кого, каким бы надежным он ей ни казался. Но как-то так получилось, что она, Клер, оказалась в одной постели с мужчиной, на которого вполне полагалась. Которому доверила собственную безопасность. Разумеется, отец тоже приложил немало усилий к тому, чтобы Клер усвоила урок. Так почему же с Бреттом она чувствовала себя такой защищенной? Такой безмятежной?