Внезапно дома закончились, впереди простирался большой парк. Алла двигалась вперед, не обращая ни на кого внимания. Чуть не наступив на бегавших мимо собак, девица доскакала до скамейки, упала на нее, содрала с бутылки пробку и мигом влила в себя водку. На лицо Аллы наползло выражение блаженства, тело расслабилось. Через секунду туловище пьяницы слегка сползло вниз, голова зацепилась за спинку лавки. Вяльская заснула.
Я оглянулась по сторонам. Посередине площадки посверкивал пруд, на котором величаво покачивалась пара лебедей. Птицы сидели неподвижно, еще тройка таких же снежно-белых красавцев замерла на берегу. Я удивилась: пернатые совершенно не обращали внимание на шум, их не беспокоили ни кричащие дети, ни радостно лающие собаки. Желая рассмотреть пофигистов получше, я подошла вплотную к бывшим гадким утятам и поняла, что передо мной муляжи, этакая разновидность парковой скульптуры.
Улыбнувшись, я села на скамейку возле бабушки, весело перебиравшей спицами. Место для наблюдения за Аллой было выбрано замечательно, чуть сбоку от лавки, на которой дрыхла Вяльская. Любой человек, собиравшийся приблизиться к Алле, окажется перед моим взором.
– За настоящих лебедушек украшения приняли, – засмеялась бабуля.
– Очень натурально сделаны, – улыбнулась я.
– Да, здесь замечательный парк, со всей округи люди собираются, – обрадовалась возможности поболтать старушка, – хочется свежего воздуха! И потом, сюда с собаками можно, никто не возражает, такой народ подобрался с ребятами и зверятами. Я считаю, что никакого худа от животных нет.
– У нас тоже собаки, – кивнула я.
– Какие же?
– Разные. Мопсы, стаффордшириха и «дворянин».
Пенсионерка отложила вязание.
– Вон мои носятся: пудель и такса, Фима и Фома, страшные безобразники, но внуки еще хлеще, Аня и Ваня.
– Трудно, наверное, с таким хозяйством управиться, – покачала я головой.
Бабушка снова взялась за спицы.
– Вовсе нет! Мой муж был военным, до генерала из солдат вырос. Ох, мы с ним всякое прошли, пока в Москве осели, помотались по гарнизонам. Так вот, Алексей Михайлович, царствие ему небесное, земля пухом, порядок любил. Бывало, зайдет к ребяткам в казарму, все сам проверит да как гаркнет: «Эй, молодцы! Почему гантели в тумбочке лежат? Вы что, мышей развести хотите!»
Главное – аккуратность! Я с внуками…
Плавную речь милой старушки нарушило громкое тявканье.
– Фима, перестань, – крикнула пенсионерка.
Но пудель и не подумал послушать хозяйку, наоборот, услыхав ее родной голос, он загавкал еще сильней.
– Прекрати, – стала сердиться бабушка, – деток напугаешь.
Фима продолжал концерт.
– Вот сейчас ремешка дам!
– Гав, гав!
– Замолчи!
– Гав, гав!
– У-у-у-у.
Я вздрогнула: к резкому тявканью пуделя присоединился густой, низкий по тону вой, который стала издавать такса Фома.
– Вот негодники, – поднялась с кряхтением на ноги пенсионерка, – пьяниц ненавидят. Стоит учуять алкоголика, просто бесятся. Ну народ! Такая молодая! Только гляньте! Выпила бутылку водки, почти всю разом, без закуски и спать легла! Здесь дети маленькие, пожилые люди, никого не постеснялась. Ладно, пойду собак отгоню, жаль, теперь милиция по парку не ходит! Раньше бы выпивоху мигом в вытрезвитель оттянули. Демократия настала! Кушай спирт в любом месте, не давай людям отдыхать.
Продолжая ворчать, бабуся посеменила к лавке, где мирно дрыхла Аллочка.
– Фима, замолчи!
– Гав, гав!
– Фома, сейчас нашлепаю!
– У-у-у.
– Фима, Фома!
– Гав, гав, у-у-у!
– Безобразники, получите на орехи! А-а-а-а!!!
Резкий крик воткнулся в воздух, словно горячий штырь в мыльную пену.
– Помогите, – орала бабушка, – Фима, Фома, Аня, Ваня, домой, живо, скорей!
Забыв про оставленное на скамейке вязанье, пенсионерка схватила одной рукой пуделя, второй таксу и, подталкивая перед собой двух светловолосых малышей, с несвойственной старческому возрасту прытью ломанулась прямо по газону в сторону метро.
Остальные люди бросились к скамейке.
– Померла!
– Во! Коньки отбросила.
– Молодая больно, жалко ее!
– Обычное дело, паленой ханки опилась.
Орудуя локтями, я пробилась в первый ряд зевак и прижала руки ко рту, чтобы загнать внутрь рвущийся наружу вопль.
Каменно-спокойное, потерявшее всякое напряжение лицо Аллы смотрело вверх, глаза были распахнуты, рот открыт, руки широко раскинуты, а ноги странно вывернулись в коленях, словно бедная девушка попыталась перед смертью встать, но не сумела.
Около лавочки валялась пустая бутылка из-под дешевой водки, если в ней и были остатки, то они давно впитались в землю.
– Милиция, – кричал кто-то в мобильный телефон, – тут девушка померла, в парке, в детском…
Я аккуратно вывинтилась из толпы и пошла к метро. Алла приобрела в павильончике «огненную воду», не секрет, что в Москве часто торгуют всякой дрянью. Может, несчастной Вяльской попался ядовитый суррогат, или просто ее организм не выдержал постоянных возлияний, впрочем, теперь это уже все равно, Аллочке не помочь.
Сами понимаете, в каком настроении я добралась до квартиры Олеси. На звонок никто не спешил, скорее всего старшая сестра Вяльской была на работе. Обращаться к Марии Кирилловне, бабушке алкоголички, мне отчего-то не хотелось.
Потоптавшись некоторое время под дверью Олеси, я сходила к метро, купила в киоске конверт с открыткой, ручку и нацарапала послание:
«Олеся! Алла скончалась в парке, адреса его не знаю, могу лишь назвать станцию метро, вблизи которой он расположен. Ваша сестра выпила бутылку водки и, похоже, отравилась. Дело было в первой половине дня. Труп, скорей всего, увезут в морг к неопознанным телам. Больше никаких подробностей сообщить не могу. Если нужна – звоните! Лампа».
Написав на всякий случай наш телефон два раза, я вложила открытку в конверт и подсунула ее в щель под дверью. Олеся найдет сообщение, как только приедет домой. И очень хорошо, что мне не пришлось лично сообщать женщине ужасающее известие.