— Жертвенник или алтарь, — высказал я свое предположение на вопросительный взгляд Хюбера. — Или чаша, куда собирали кровь. А вот и цепь…
Длиной она была ярда два, мелкие блестящие звенья, с одной стороны — петля, с другой — хищный крюк, похожий на половинку литеры «Z», выкованный из синеватой стали. Это очень походило на оружие, пускай и донельзя странное.
Я поостерегся трогать эту штуку, так как рядом с ней лежало нечто неприятное — оторванная человеческая рука, почерневшая, опухшая, с отваливающейся от костей плотью.
Господин Хюбер склонился над ней, несмотря на резкий запах, сказал:
— На ладони следы от звеньев. Они словно выжжены.
— Так бывает с теми, кто не верует. — Брат Курвус подошел, неся на плече объемистую дорожную котомку. — Колдун коснулся святой реликвии, и ему оторвало лапу.
— Вёлеф, убивший двоих воинов Церкви, попался, словно ребенок? — удивился господин Хюбер. — Что-то не верится.
— Здесь следы трех человек. — Каликвец ткнул пальцем на изрытую землю, где разобрать хоть что-то мог лишь опытный следопыт. — Это — ботинки брата Феломиченцо, они такие же, как и мои, гвозди на подошве складываются в крест. Кроме них тут отпечатки еще одних ботинок и сапог. Вёлеф был не один. Скорее всего, он завел ученика.
— Теперь у него лишь ученик-калека. — Законник поднял цепь, посмотрел на звенья. — Что это за реликвия, раз способна так увечить людей?
Брат Курвус, словно не слыша вопроса, поднял оружие и убрал в разом потяжелевшую котомку:
— Вон над тем местом кружит воронье. У меня есть пара вопросов к тому, кого они жрут.
Трава была высокой и мокрой. Ночью здесь прошел дождь, и капли так никуда и не успели исчезнуть. Когда мы подошли к телу, несколько птиц с хриплым гортанным карканьем взмыли в воздух.
Мастер Титко, услышав наши шаги, приподнял голову. Половина лица его все еще оставалась человеческой, другая заросла грубой черной шерстью, и глаз на этой половине был желтый, с вертикальным зрачком, злой, горящий ненавистью. Вместо ног из-под разорванной клювами воронья куртки торчали какие-то ребристые, покрытые короткой шерстью отростки. Его личина расползалась, и зрелище было столь же неприятным и отталкивающим, как и запах серы и гнилого мусора, распространяющийся от беса.
— Думал сбежать от меня с помощью воронов, мастер Титко? Не выйдет, — сказал брат Курвус.
Тот в ответ произнес грязное ругательство, дернулся, но словно прилип к земле.
— Эвон как тебя припечатали мои братья.
— Теперь их будут жрать черви!
— Всего лишь их тела. Они-то уже в раю, а тебе не светит даже ад.
— Ты обещал! — взвыл бес.
— Вернуть туда, откуда тебя и призвали, если поможешь нам и найдешь нечисть, сосущую кровь. Но мне кажется, ты сделал нечто иное. Скажи на милость, как Феломиченцо и Пульо могли умереть?
— Он был силен. Сильнее их!
— Не думаю, что настолько сильнее. Мне кажется, что ты приложил к этому свою нечистую руку.
Титко зашипел, задергался, брызжа смрадной слюной, начал извиваться, а затем, понимая, что все бесполезно, глумливо рассмеялся:
— Я предупредит его, когда они устроили ловушку. И он выпотрошил их, как поросят. Я слышал их жалкие визги и мольбы даже отсюда!
Я покачал головой. Каликвецы допустили ошибку, воспользовавшись помощью этой гадины. Никто лучше нечисти не чует кровь. С таким помощником поиск колдуна значительно облегчается. Но вот риски возрастают. Потому что ни один бес, как бы его ни обуздывали, не будет добр к человеку и, если найдет возможность, навредит ему и погубит. Монахи ошиблись и поплатились за то, что связались с таким помощником.
— Но, как вижу, вёлеф даже пальцем не пошевелил, чтобы тебя спасти.
— Вы, люди, хуже, чем мы. Что теперь, брат? — издевательски продолжала нечисть. — Будешь отчитку [14] проводить за то, что я плохо поступил. Я раскаиваюсь. Правда.
Он заржал, и господин Хюбер, глядевший на выходца из ада с нескрываемым отвращением, перекрестился так, что бес дернулся и обложил его ругательствами.
— Никакого экзорцизма, мастер Титко. Как я уже говорил, ада тебе не видать. Поздоровайся с небытием, — пророкотал каликвец, вытаскивая из ножен клинок.
— Постой! — заорал бес, вытаращив глаза. — Постой!
Монах с размаху воткнул вспыхнувший меч в грудь нечисти, Титко завизжал так, что я скривился и зажал уши. Через несколько секунд его тело начало расползаться зловонной желтоватой слизью.
Я увидел, что от домов мне машет Проповедник, и, оставив своих спутников, пошел обратно, тряся головой и пытаясь прогнать звон в ушах.
— Что такое?
Старый пеликан просто приплясывал на месте.
— Наша птичка решила снести яичко.
— Ты поражаешь меня аллегориями, — буркнул я. — Каликвец только что прикончил беса. У меня тут гораздо интереснее.
— У нашей птахи припадок. — Когда надо, Проповедник может быть очень упорным. — Ты бы поспешил, пока она не потеряла над собой контроль и не превратилась в мифическую хагжитскую птицу Хур, которая умерщвляет людей. Их тут все-таки немало.
— Веди, — тут же сдался я.
Мы вернулись к началу хутора, где все еще продолжала сидеть заплаканная Ханна, а солдаты беспокойно переговаривались между собой и уже с некоторой опаской поглядывали на мертвецов и безжизненные дома.
— Что там стряслось, господин страж? — спросил у меня Йотко Вальзоф. — Кто там кричал?
Выходит, предсмертные вопли твари были слышны и здесь.
— Не сходите с дороги, и с вами ничего не случится.
— Девка-то перепугана, словно черта увидела. А с грузом купеческим, что делать будем? Добра тут… да и лошадок же не бросать ведь…
Он так у меня спрашивал, словно добро принадлежало мне или я имел право им распоряжаться. С другой стороны, почему бы и нет?
— Груз надо забрать и доставить в город. Как и лошадей, — сказал я ему. — Лавендуззский союз всегда выплачивает вознаграждение за возвращение своих товаров. Вы сможете получить на этом неплохие деньги.
Они тут же приободрились, я поглядел на Ханну, замершую рядом с возом и закрывшую заплаканное лицо руками. С ней все будет хорошо, в первый раз так всегда и со всеми. Но с ее даром это всего лишь цветочки — за жизнь девочке придется встретиться с куда более худшим, чем истерзанные тела двух монахов.
— Людвиг, хватит копаться! Отклей свои ноги от земли и перебирай ими почаще! Клянусь плащаницей Христовой, ты спишь на ходу!
Я поднял очи горе и поспешил за старым пеликаном.