Она вытерла руки, завораживающей походкой подошла ко мне, села рядом, наклонившись близко-близко, и, хмуря брови, начала изучать мое лицо.
След, оставшийся от когтей одушевленного, находящегося в подчинении у вёлефа, не шел ни в какое сравнение с тем, что оставил мне окулл. Шрам на лице, конечно, причинял некоторые неудобства — его края все еще выглядели воспаленными и красными, хотя какой-то коновал в забытой богом деревушке наложил швы. Тонкая полоска от угла правого глаза к виску — видал я и более страшные шрамы, чем эта незначительная царапина. Но я знал, на что она на самом деле смотрит, поэтому совершенно неумело попытался отвлечь ее:
— Даже в этом платье ты выглядишь потрясающе.
— В нем нет ничего потрясающего, кроме моего пояса с кинжалом. — Ее не удалось сбить с толку. — Подними рубашку.
— Вот это предложение мне нравится. — Я попытался обнять ее за талию, но Гера перехватила мою руку:
— Побудь хоть секунду серьезным! Мне надо посмотреть.
Я вздохнул, снял рубаху. Она внимательно изучила рубец, прошептала какие-то слова, сосредоточенно кивнула, размышляя, и, наконец, сказала:
— В принципе неплохо. Гораздо лучше, чем в тот раз, когда я его видела. Так… А это что такое? — Гертруда коснулась следа, оставшегося от когтей окулла, кончиками пальцев.
— Ай! — дернулся я.
— Больно?
— Нет, не больно. Ай! Черт!
— А врешь, что не больно! Ну-ка, сядь.
— Черта с два! Ай! Хватит уже!
— Не чертыхайся под боком у Папы. Это неразумно и невежливо. Сядь, Людвиг. Я все равно от тебя не отстану.
— Это уж я знаю, — поспешно сказал я. — Что там? Почему такой эффект?
— Я касаюсь его легкой магией, и он отвечает. Ты сталкивался с нечистью в последнее время?
— Да. Они почувствовали остатки магии окулла и пошли за мной.
— И шрам их тоже почувствовал, как я смотрю. Что ж. Неплохо. У меня есть лекарство, которое снизит эффект, и темные твари не станут тебя донимать какое-то время. Отличная мазь, которую сварила одна моя знакомая колдунья с окраины Кайзервальда.
— Звучит угрожающе.
Гера, не слушая, уже рылась в матерчатой сумке под моим недовольным взором:
— Знаю, что ты страшно не любишь лечиться.
— Особенно если в этом замешана магия.
— Ну, лечение Софии ты воспринимал с гораздо меньшим количеством жалоб. Я говорила с ней на днях, она и Гуэрво с Зивием, не знаю уж кто это, передают тебе большой привет.
— Софи прилетала на материк?
— Софи? — ехидно хмыкнула она, извлекая из сумки плоскую баночку. — Она редко кому позволяет себя так называть.
— Я особенный.
— Это уж точно. Сиди смирно, особенный. — Гера пошире распахнула окно и открутила крышку.
— Фу! Господи, Гера! Кто там сдох?! — содрогнулся я, когда по комнате пополз омерзительный запах разложения. — Надеюсь, ты не заставишь меня есть останки несчастной кошки?!
— Через минуту запах исчезнет, надо всего лишь потерпеть, — Гертруда зачерпнула указательным пальцем темно-зеленую жижу.
— Что это?
— Неважно. Сиди смирно, пожалуйста. — Она густо намазала шрам, и мазь захолодила кожу. — Вот так-то лучше.
— Проповедник бы сказал, что ты очень жестока. — У меня на глаза навернулись слезы.
— Когда лечишь мужчин, надо быть жесткой. Вы словно малые дети, вечно пытаетесь избежать этого и отказываетесь принимать микстуры.
— Конечно, отказываемся! — Я не собирался давать в обиду все мужское братство. — Особенно если микстуры смердят, как трупы!
— Полно. Запах уже выветрился. Кстати, тебе говорили о правилах в стенах Риапано?
— Сказали не заходить без сопровождения за внутреннюю стену.
— Это, во-первых. Во-вторых, никаких женщин.
— Второе правило мы уже успели нарушить, — хмыкнул я. — Что они прячут за внутренней стеной?
— Жилые станцы, папское крыло, строящуюся капеллу. И архивы. На них лучше не просто не смотреть, но даже не думать.
— Святоши так трясутся над своими секретами.
— На то они и секреты. Неделю назад какой-то неизвестный пытался прорваться туда, убил гвардейца, прежде чем его обуздали молитвой и увезли в застенки инквизиции. Он, кстати, откусил себе язык, чтобы ничего не сказать.
— Серьезный малый. Но я не собираюсь лезть за стену.
— Шуко тоже так говорил, и в итоге два дня назад я едва смогла убедить лейтенанта ван Лаута снять с него кандалы.
— Шуко здесь? — удивился я.
— Да. Уже две недели в Ливетте. И он все такой же вспыльчивый и взрывной, как и раньше. Его направили мне в помощь, для придания большего веса моей персоне, но, как мне кажется, получается ровным счетом наоборот. Цыган и ведьма — та еще парочка.
— Как он?
— Ты про случившееся в Солезино? Внешне нормально. Держится. Но по возможности не напоминай ему о Рози. Он сразу впадает в мрачную меланхолию, отправляется в ближайшую таверну, надирается как сапожник, а затем устраивает драку.
— Значит, все совсем не нормально.
— Он потерял жену. И до сих пор винит в этом себя. И Пауля.
Я мрачно кивнул. Эпидемия юстирского пота в Солезино все еще преследует меня в кошмарах. Розалинда не должна была тогда погибнуть.
— Я хочу с ним увидеться.
— Конечно. Ему дали комнату рядом с казармой гвардии, но он перешел в арсенал, говорит, что там воздух чище. Можешь навестить его, но я сейчас не смогу составить тебе компанию.
— Ты занята?
Она кивнула:
— После того как мой любезный дядюшка приобрел… некоторую долю власти, все государства прислали послов, просителей, письма и грамоты. Посольств сейчас в городе хоть отбавляй. У многих есть вопросы и предложения к Братству. Мне, как магистру, приходится отдуваться.
Гера нахмурилась. Было видно, что она устала от всего этого. И в какой-то степени в ее проблемах виноват я: став магистром, Гертруда прикрывала меня от неприятностей и недовольства некоторых из верхушки Братства. Племянница вероятного Папы согласилась на эту сделку, чтобы о моих прегрешениях забыли.
Разумеется, это была всего лишь одна из причин, почему Гера теперь среди руководителей Братства. Она не гнушалась политики, ее род занимался этим несколько поколений, ей легко давалась жизнь среди интриг, тайн и недомолвок, чего я в силу своего характера на дух не переносил.
— Ты жалеешь о своем решении?
— Поверь, не жалею. Просто я не люблю некоторых вещей. Например, когда приходится идти вразрез со своей совестью и мило улыбаться тем, кого с удовольствием бы превратила в пиявку, которыми они и так являются, правда, в человеческом обличье.