— Ты преувеличиваешь опасность, Гертруда. Это не страшнее встречи с окуллом. Несколько синяков и шишек нас не убьют.
— Ваши синяки и шишки сейчас меня беспокоят меньше всего. Меня волнуют синяки и шишки ваших противников. Ди Козиро сказал вам, что команду Сан-Спирито возглавляет мессэре Клаудио Маркетте?
— Нет. А кто это? — Натан делал вид, что рассматривает заточку шпаги.
— Жрец Ордена Праведности.
Шуко, порядком перебравший вина, поднял голову с дивана, куда мы его уложили, когда пришли, и сказал:
— Ну и черт с ним.
— Очень мило с твоей стороны вставить свое веское слово, — с иронией заметила она. — Как ты думаешь, что будет, если вы ему намнете бока во время игры? Политически это может вызвать кучу проблем у всего Братства, а не только у вас.
— Это вызовет проблемы, только если он злопамятный ублюдок.
— Он злопамятный ублюдок, как и все в Ордене. А мне с ним скоро встречаться, чтобы решить вопрос о правах стражей в Илиате и Сигизии. Законники наконец-то сочли возможным подумать о том, чтобы сделать нам послабление и сгладить контроль на этих островах. Это важно для всех нас. Если все сорвется из-за вашей мальчишеской дури, я самолично запихну мяч вам в глотку! У меня как раз будет немного времени, прежде чем со мной сделают то же самое остальные магистры, доверившие мне провести переговоры.
— Мы все поняли, Гера, — покладисто сказал Натаниэль, поднимая руки в жесте мира.
— Точно, — промямлил Шуко с подушек.
Гертруда обреченно вздохнула, сказав мне:
— Чтобы его и пальцем не тронули. Мне все равно, как вы это сделаете, но жрец должен остаться невредим. Если надо, то проиграйте.
— Проиграть в игре? — нахмурился Натан. — Ненавижу проигрывать.
— Я тоже этого не люблю, но игра и Братство — сейчас слишком неравноценные величины. Мы не можем добиться нормальной работы на островах уже черт знает сколько времени. Реже, чем там, стражи бывают только в Прогансу. Людвиг, проводишь меня?
Шуко сочувственно цокнул языком, Натан проронил:
— Не убейте друг друга.
Убивать мы друг друга не собирались, хотя, пока шли от арсенала через ночной сад к дворцу, Гера тяжело молчала, шагая быстро и решительно и останавливаясь лишь на освещенных участках дорожек, когда нас окликали гвардейцы, чтобы узнать наши имена.
У лестницы она спросила меня:
— Ты знаешь правила?
— Надо доставить мяч за границу поля противника любым способом.
— Не лезь в самую свалку. Ты не неуязвим.
— Постараюсь, — согласился я, чтобы хоть как-то ее успокоить. — Тебе надо выспаться.
— Кто бы еще дал мне такую возможность. У меня встреча с кардиналом Лагонежа.
— В четвертом часу ночи?
— Жизнь и политика в Риапано не знают такого понятия, как ночь. Кардинал через час уезжает, а добираться к нему в Лагонеж слишком накладно. Я скоро приду. Дождешься меня?
— Конечно.
Она устало потерла глаза, улыбнулась мне и направилась к внутреннему кольцу стен Риапано.
Я вошел в комнату. Окно было распахнуто, пахло летней ночью — такой, когда камень избавляется от набранного за день тепла, а цикады, сидящие, кажется, под каждой крышей, звенят без умолку до самого рассвета.
Проповедник валялся на кровати, Пугало расположилось на полу, с гордостью демонстрируя свой новый трофей — голову статуи, изображавшей, похоже, ангела.
— Где ты это раздобыл? — мрачно спросил я у него.
Пугало ткнуло серпом за окно, ответив, как всегда, неопределенно.
— Где бы ни взял, отнеси обратно.
Оно тут же набычилось, недовольное моим решением.
— Представь себе ситуацию: святые отцы находят это в моей комнате. Я не буду объяснять, откуда тут башка. Избавься от нее до утра.
Оно помедлило с ответом, не желая уступать сразу, затем неохотно кивнуло, подхватило голову под мышку и забралось в платяной шкаф, громко хлопнув дверью.
— Не подумай, что я тебя прогоняю, — сказал я шкафу. — Но не лучше ли тебе найти какое-нибудь другое место для ночлега?
Шкаф ответил скрипом металла по стеклу, так что даже Проповедник скривился:
— Кажется, это означает «нет».
— Ну, если передумаешь, прежде чем уйти, не забудь избавиться от головы, — еще раз напомнил я.
Но ответа не дождался, шкаф хранил тяжелое молчание.
— Что видел в городе? — спросил я Проповедника, стаскивая сапоги и зашвыривая их в самый дальний угол.
Тот блаженно улыбнулся и начал рассказывать, что исполнились все его мечты, и он увидел невообразимо-прекрасные вещи…
— Ты не слушаешь меня! — в какой-то момент сказал он.
— Слушаю, — ответил я, жестом сгоняя его с кровати. — И я, и шкаф тебя прекрасно слышим.
Старый пеликан фыркнул с некоторым раздражением и, помедлив, поинтересовался:
— Гертруда придет?
— Через какое-то время.
— Опять меня выпрете на всю ночь, — с обидой сказала душа. — Пугало вовремя спряталось. Твоя ведьма его теперь не вытащит, он как рак-отшельник, засевший в раковине.
— Пугало уже ушло.
Проповедник нахмурился, промедлил, сунул голову в шкаф.
— Действительно. Ушло. Могу я спросить?
Это было нечто новенькое, я даже приподнялся на локте. Проповеднику обычно не требуется разрешение для того, чтобы задать вопрос, высказать свою мысль, изречь порицание и неодобрение, а также пропеть «Аве Мария» мне на ухо в три часа ночи.
— Спрашивай.
— Ты никогда не говорил про Мириам. Я много раз слышал ее имя от других, но не от тебя. Что между вами произошло?
— Слишком долгий разговор, старина. Мне надо выспаться перед игрой.
Он поворчал еще немного, но, поняв, что я не собираюсь уступать, с неохотой отстал.
Колокола на церкви Сан-Антонио пробили десять утра. Шуко пальцами раздавил скорлупу грецкого ореха, извлекая содержимое:
— Вчера я был не слишком вежлив с ди Трабиа.
— Я заметил.
— Надо извиниться перед ним сегодня.
— Разумное решение.
— Он напомнил мне о ненавистном Солезино. Почему этому человеку повезло пережить болезнь, а ей — нет? Я весь вечер задавал себе этот вопрос, но мне никто на него не ответит. Розалинда умерла, словно была не стражем, а обычным человеком.
— Мы и есть обычные люди, которых кто-то наградил тем, что одни называют проклятием, а другие даром.
Он невесело усмехнулся: