Пугало брело по илу, распугивая маленьких белых цапель и занимаясь насаждением чучел, которых оно набрало на полях за время нашего пути, а теперь несло на плече, периодически втыкая в ил. В итоге вдоль берега растянулась целая скульптурная композиция из семи пугал, которым мой спутник придал столь ужасный внешний вид, что, боюсь, они могли напугать любого прохожего, особенно если тот увидит их в сумерках.
— Твое чувство юмора неизменно, — попенял я ему. — Надеюсь, из их глазниц не начнет сиять адский свет и они не станут утробно хохотать всю ночь, иначе в городе начнется паника.
Я сразу же пожалел о своих словах, потому что Пугало в задумчивости остановилось и обернулось на молчаливый ряд. Кажется, я подал ему прекрасную творческую идею и оно уже начало думать о ее воплощении.
— Послушай, — сказал я ему, — давай без всякой самодеятельности и тяги к искусству. В Лёгстере как минимум двое стражей, и мне бы не хотелось, чтобы они тебя видели. А также чтобы считали, что у нас есть что-то общее. В твоих интересах — не привлекать к себе внимание.
Оно указало на меня пальцем, затем на себя — заявляя, что все равно идет с мной.
— Где-то в Лёгстере Мириам, моя учительница, и, поверь, с тобой она не станет церемониться.
Пугало лишь беспечно усмехалось.
— Она сильнее меня и других стражей, которых тебе довелось увидеть. Не уверен, что я ее могу остановить, если вы решите столкнуться лбами. Так что осторожнее, если не хочешь, чтобы твой мундир стал еще более дырявым, чем прежде.
Мне показалось, что оно не слишком впечатлилось этим откровением, но тут мое дело маленькое — предупредить. Пугало застряло на берегу, а затем направилось к зарослям рогоза, над которыми с треском летало множество разномастных стрекоз.
В Лёгстер я вошел через Тростниковые ворота. Тут же с меня содрали плату за вход в город, что было обычным делом во многих северных поселениях этой области — магистраты находили любые способы, чтобы подзаработать. Я кинул мелочь в банку сборщика и попал в руки местного сержанта, обязанного следить за правопорядком в районе. Вместе с ним был писец с унылой физиономией и длинным носом, очень похожим на кончик пера, которое человек обмакнул в чернильницу, собираясь записывать.
— По каким делам к нам прибыли? — поинтересовался сержант, усиленно ковыряясь в носу, с явным желанием добыть там, по меньшей мере, бриллиант, достойный королевской короны.
Ему до меня не было ровным счетом никакого дела, в обязанности стражей-привратников не входит опрос путников, но я не походил на рыбака и был хоть каким-то развлечением в этот малолюдный денек. Он предвкушал небольшое веселье, а быть может, и пару монет на пиво, но я разрушил его мечты на корню, показав кинжал.
Писака исчез вместе с чернильницей и пером, словно его черти забрали, а сержант так опечалился, что лишь махнул мне рукой.
Дальнейшую дорогу я спросил у сапожника, через квартал от ворот, решив не донимать огорченного солдата — с него станется отправить меня в другую сторону.
— Поле сожженных? — переспросил тот, доставая из ящика подходящую колодку. — Это тебе через весь город топать, парень. Аккурат к Королевской пуще. Прямо по этой улице, никуда не сворачивая.
До Поля сожженных — большой площади перед Оленьими воротами — я добрался, порядком устав. Свое название она получила лет триста назад, когда инквизиция сожгла здесь в один день больше двухсот пятидесяти ведьм и колдунов. Не знаю, сколько из них действительно обладали магическим даром, но «веселье», как говорят историки, тут проходило нешуточное. Судя по всему, сил у колдунов все-таки оказалось достаточно для того, чтобы их проклятия подействовали, и половина зевак, наслаждающихся зрелищем сжигаемых живьем людей, не прожили и года, сойдя с ума и набрасываясь на всех, кто находился рядом.
С тех пор Поле сожженных считалось дурным местом, и домов рядом с ним не строили. Дорогу от площади в город закрывали сразу три церкви, построенные в разные века. Тут же находилось большое каменное здание, где ранее располагался городской магистрат, но после известных событий пребывавшее в запустении до того дня, пока его не арендовало Братство.
Людей в этом районе было всего ничего. Никто не задерживался, никто не занимался торговлей. Тишь да гладь. Благодаря дурной славе на Поле сожженных гулял лишь ветер.
Площадь заканчивалась городскими воротами, возле которых дежурили стражники. Судя по их внешнему виду (а они были мертвецки пьяны), в данную минуту проклятие этого места волновало их в той же степени, что и меня.
За воротами начинался большой луг, а за ним темнела Королевская пуща. На лугу был разбит лагерь: яркие палатки, разноцветный шатер, многочисленные ленты, собранные в круг повозки, стреноженные лошади, визжащая детвора. Под стенами Лёгстера остановился крупный цыганский табор.
Этот народ не пускали на территорию города, законы на их счет в северной стране строгие, хотя и гораздо более мягкие, чем в Прогансу или Нараре. Там цыган волокли на костер без разговоров.
Мельком взглянув на стоянку бродячего племени, я повернулся к особняку и грохнул дверным кольцом.
Мне открыл пузатый слуга в не слишком чистой рубашке, воззрившись без всякого восторга:
— Адресом ошибся?
— К сожалению, нет.
— Мне не до шуток, двор еще не метен. Проваливай, пока в зубы не получил.
Опять пришлось показывать свой пропуск — кинжал. Слуга ничуть не смутился:
— Обознался. Бывает. Проходите, господин. — Он сделал шаг в сторону, открывая мне дорогу, и произнес: — Я Тобиас. Госпожа фон Лильгольц наняла меня и моих родственников, чтобы мы следили за домом. Вы голодны?
— От еды не откажусь, — кивнул я, осматривая узкий коридор со старой зеленоватой штукатуркой.
— Я передам сестре, чтобы она накрыла на стол.
— Мне нужна новая одежда.
— Скажите размеры и что желаете, мы принесем. Госпожа фон Лильгольц платит.
— Она очень щедра.
— О да! — заулыбался Тобиас. — Достойная госпожа.
Мне подумалось, что мы, наверное, говорим о разных Мириам.
— Кто-нибудь из стражей сейчас здесь?
— Господин Карл во дворе, тренируется. Вам надо вон в ту дверь, а затем через веранду. Я пока распоряжусь об обеде.
— Благодарю, Тобиас.
— Не за что… простите, не расслышал ваше имя…
— Людвиг.
— Очень приятно, господин Людвиг.
Во внутреннем дворе, таком маленьком, что здесь с трудом можно было сделать десять шагов, упражнялся с клинками Карл. Он был таким же, как прежде, — здоровенный, мускулистый, с черной бородой и кабаньим напором, остановить который можно только из пушки.
Облаченный лишь в короткую ньюгортскую мужскую юбку, он обливался потом, дышал шумно, сквозь сжатые зубы, шагая мягко, осторожно, по-кошачьи, и эти движения совершенно не вязались с его комплекцией матерого медведя. Две даги у него в руках секли, кололи, блокировали и то и дело меняли свое положение. За минуту Карл четырежды сменил хваты, а затем перешел на низкие стойки, кажется повторяя технику южных мастеров Ветеции, предпочитавших колоть в ноги, пах и живот, вместо того чтобы искать сердце или шейные артерии.