– Клава, – позвал он осторожно и оторвал ее от себя. Серые внимательные глаза беспристрастно и профессионально обежали ее всю – от распухшего от слез носа и до мокрых ботинок. – Ты вообще-то цела?
– Цела, – кивнула она. – Я упала.
– Я заметил, – сказал он довольно холодно. – Давай разденемся потихоньку.
– Давай, – согласилась она, испуганная его холодностью.
Она смирно стояла, пока он расстегивал на ней куртку и разматывал с шеи платок. Куртка спереди была такой мокрой и грязной, что он не стал вешать ее на вешалку, а кинул на пол. Клавдия посмотрела на куртку, потом на него.
– Ничего, – сказал он сухо. Ледяной бетон внутри его вибрировал от страха. – Обойдется.
Придерживая ее, он нагнулся и расшнуровал ее ботинки. Она с изумлением смотрела на его затылок, заросший густыми и короткими, как бобровая шкура, волосами. Она не видела бобровых шкур, но ей казалось, что они должны быть такими же, как волосы Андрея Ларионова.
Он потянул за пятку один ботинок, потом второй. Потом носки.
Господи, что он делает?!
Она дернулась, и он прикрикнул:
– Стой спокойно!
Он швырнул на пол ее носки и сказал:
– Посиди минутку. – И отвел ее в кухню.
Там она села на стул, и он куда-то ушел.
Клавдия закрыла глаза. Оказывается, это потрясающее и совершенно новое чувство – чужая забота. Она приехала к Андрею Ларионову, и он заботится о ней. Она в совершенной безопасности, в тепле, сидит у него на кухне, где ее никто никогда не достанет, и он заботится о ней. Она может просто так сидеть и больше ни о ком и ни о чем не думать. Зачем ей думать? Обо всем позаботится Андрей Ларионов.
– В ванне наливается вода, – сказал он совсем рядом. Клавдия открыла глаза и обнаружила, что он сидит на корточках рядом с ней. – Дойдешь или отвести тебя?
– Конечно, дойду! – уверила она бодро, но на глаза опять почему-то навернулись слезы. Она всхлипнула и быстро утерлась рукавом. – Ты вполне можешь со мной не возиться, просто я…
– Заткнись, – попросил он. – Заткнись сейчас же, а? Она послушно закрыла рот, но тут же снова его открыла.
– Ты сердишься? – спросила она робко.
– Да, – сказал он. – Я сержусь. Но к тебе это не имеет никакого отношения.
– Я знаю. Ты никогда не имеешь ко мне никакого отношения, – сказала она печально.
– В каком смысле? – поинтересовался он осторожно.
– В таком. – Она посмотрела мимо него. Наверное, все дело в том, что она так перетрусила на остановке, и в том, что она тряслась, как осиновый лист, добираясь к нему, иначе ей и в голову бы не пришло говорить ему что-нибудь подобное. – Ты вообще никогда не имеешь ко мне никакого отношения. И никогда не имел. И иметь никогда не будешь.
Он чуть улыбнулся, рассматривая ее.
Она нашлась, она жива, и все теперь будет в порядке.
Пресвятая Матерь Богородица, спасибо тебе, не иначе два покойных деда-священника тебя укланяли и уговорили.
Она нашлась, и он теперь сможет жить дальше.
– Ты поэтому такая чудная? – спросил он, чувствуя, как начинает крошиться и обваливаться бетонная стена. – Из-за меня?
– Да, – кивнула она горестно, посмотрела на него и тут же отвела глаза. – Из-за тебя. Только ты не подумай, пожалуйста, что это тебя к чему-то обязывает, – переполошилась она неожиданно. – Я совсем не потому…
– Понятно, понятно, – сказал он. – Давай поднимайся и пойдем в ванночку. В ванночке хорошо, в ванночке тепло…
Она засмеялась, но как-то судорожно. Он боялся, что у нее может начаться истерика или что-нибудь в этом роде.
Она крепкая девчонка, подумал Андрей с некоторой непонятной гордостью. Не будет никаких истерик. Сейчас она отойдет, и мы поговорим…
– Я сама дойду, – сказала она, решительно поднимаясь. Ей было очень стыдно и очень больно разбитым коленкам. – Спасибо, Андрюш. И правда, ради бога, ты не думай…
– Ты произнесешь свою речь потом, – сказал он тоном майора Ларионова. – Я ее выслушаю и оценю. Давай быстро в ванну.
Улыбаясь, как идиот, он поставил на огонь сковородку, порезал в миску помидоры и огурцы, добыл из недр холодильника вкуснейший мамин малиновый компот, который – он знал – Клавдия обожала.
Он представил себе, как она, голая, забирается в его ванну, морщится от слишком горячей воды и шипит от боли, когда вода попадает на разбитые коленки.
Он быстро закурил. Что еще за черт? Он давно уже вышел из возраста, когда грезят о голых женщинах и возбуждаются от одних только мыслей.
Сколько раз в день, по статистике, средний мужчина думает о сексе? Впрочем, Андрей думал не о сексе, а о Клаве Ковалевой. Теперь она будет жить с ним. Пока он не разберется во всей этой чертовщине, она будет жить с ним. Он будет за ней присматривать. Какое изумительное слово – присматривать. Да, он будет присматривать за ней, а по вечерам она будет рассказывать ему свои аптечные новости. Усаживаясь на диван, чтобы подумать, он вытянет руку, и она устроится у него под боком. Она совсем не будет ему мешать, она будет сидеть тихо, как мышка, и от ее присутствия на душе у него станет спокойно и уютно. И еще она ни слова не скажет ему про социум и про его неадекватные реакции.
Неожиданно осознав себя на кухне перед шипящей сковородкой, Андрей помотал головой. В школе у него всегда были пятерки по литературе. Он вдохновенно писал сочинения. Пожалуй, сочинение, которое он придумал только что, было самым лучшим в его литературной практике.
Самое главное, что не случилось ничего особенно страшного. Он не опоздал, Клавдия нашлась, и теперь он не будет так преступно-медленно соображать.
И перестань сейчас же думать о том, как она выглядит по горло в горячей воде, приказал он себе. Подумаешь попозже, когда разгребешь все это дерьмо.
Он мог приказывать себе до завтра. Ничего от этого не менялось.
Минут через сорок он понял, что она решила провести всю оставшуюся жизнь в его ванной. Он постучал и приказал из-за двери:
– Клава, выходи! Я чайник уже три раза грел.
– Сейчас, – пропищала она жалобно. – Ты не мог бы дать мне что-нибудь надеть? Мое все мокрое.
– Я все положил на стиральную машину, – сказал он с досадой. – Вылезай, хватит в подполье сидеть. И намажь йодом свои раны. Йод на полке.
У него было прекрасное настроение, у него давно не было такого прекрасного настроения.