Прошло почти два часа, утреннее солнце медленно, решительно ползло к зениту, и наконец трое путников встали на границе стены сумрака, в которой исчез тот, за кем они гнались. Они, как и Орл Фейн ранее, помедлили здесь, молча изучая зловещую тьму, отмечающую границу королевства Повелителя Колдунов. Мрак, казалось, непроницаемыми слоями застилал омертвевшую землю, и каждый слой был темнее предыдущего, вплоть до невидимого отсюда центра, и чуть страшнее, ибо разум все отчетливее воплощал в мыслях безмолвные мучения души. Панамон Крил размеренно вышагивал взад и вперед, не отрывая взгляда от стены и стараясь собрать достаточно решимости, чтобы идти дальше. Громадный Кельцет, бегло осмотрев землю и коротким жестом указав, что карлик и в самом деле направился на север, превратился в неподвижное изваяние, сложив на груди руки и прикрыв глаза, тускло сверкающие под нависшим лбом.
У меня нет выбора, подумал Шеа, уже смирившийся с этой мыслью, но еще не потерявший надежды отыскать во мраке след беглеца. К нему в некотором смысле вернулась прежняя вера в провидение, и он почти не сомневался, что если уж они начали эту погоню, то Орл Фейн будет найден, а Меч возвращен. Что-то подталкивало его, подбадривало, убеждало в успехе — что-то в глубине его сердца придавало ему новой отваги. Он с нетерпением ждал, когда Панамон решится продолжать путь.
— То, что мы делаем — это безумие, — проговорил вор, поравнявшись с Шеа. — Я чувствую смерть в самом воздухе, вокруг всей этой стены‡ Он резко оборвал свою речь, остановился и посмотрел на Шеа, ожидая его слов.
— Мы должны идти дальше, — быстро ответил Шеа ровным голосом.
Панамон медленно взглянул на своего друга-великана, но скальный тролль не шевельнулся. Он подождал еще немного, заметно обеспокоенный тем, что Кельцет за все время их пути на север еще ни разу не высказал своего мнения. Раньше, когда они путешествовали вдвоем, гигант всегда выражал согласие, когда Панамон желал знать его мнение, но в последнее время тролль стал непривычно замкнут.
Наконец вор утвердительно кивнул, и все трое решительно зашагали в серую мглу. Их окружала голая плоская равнина, и некоторое время идти было легко. Затем, по мере того, как вокруг них постепенно сгущался сумрак, все вокруг начало тускнеть, и вскоре они уже казались друг другу смутными силуэтами. Панамон резко велел всем остановиться, достал из рюкзака моток веревки и предложил им обвязаться ей, чтобы не потерять друг друга. После этого они двинулись дальше. Ничто не нарушало безмолвия, кроме редкого тихого шуршания их подошв по твердой земле. Во мгле не чувствовалась сырость, но тем не менее она исключительно неприятно липла к их коже, напоминая Шеа нездоровый зловонный воздух Туманного болота. Казалось, чем дальше они продвигаются, тем быстрее клубится туман, но при этом они не чувствовали ни единого порыва ветра. Наконец мгла сомкнулась вокруг них, и они оказались в полной темноте.
Они шли, казалось, долгие часы, но в безмолвном черном сумраке, окутывающем их бренные тела, их чувство времени нарушилось. Только соединяющая их веревка спасала их от одинокой смерти, которой был насыщен туман; она связывала их не столько друг с другом, сколько с миром солнечного света и чистого воздуха, оставшимся далеко позади. Это место, в которое они осмелились вторгнуться, оказалось сумеречным миром полужизни, где притуплялись чувства и в своевольном воображении росли страхи. Здесь явственно ощущалось присутствие смерти, дробящее тьму, касание здесь, касание там, легкое поглаживание, ласка для смертных существ, которых она скоро заберет к себе. В этом странном мраке невероятное становилось почти обыденным, все ограничения человеческих чувств словно исчезали в грезах воспоминаний, а видения из самых глубин разума быстро всплывали на поверхность, спеша показаться людям.
Какое-то время это было даже почти приятно — равнодушно потворствовать своему подсознанию, но потом это стало уже не забавой, а просто умерщвлением. Долгое время они испытывали только это чувство, нежно ласкающее их разум, увлекающее его в глубины безразличия и легкой скуки, заполняющее тело и сознание ленивой сонливостью древних поедателей лотоса. Время окончательно исчезло, а туманный мир уходил в бесконечность.
Из темных глубин мира жизни медленно родилось ощущение жгучей боли, с ошеломительной силой пронзившее омертвевшее тело Шеа. Его разум был неожиданно и болезненно вырван из апатии, окутавшей его мысли, и жжение в груди усилилось. Превозмогая сонливость и странную, неестественную легкость тела, он утомленно потянулся к тунике, и его рука наконец коснулась источника раздражения — маленького кожаного мешочка. Затем его разум резко встряхнулся, и он пробудился от сна, крепко сжимая в руке свои Эльфийские камни.
С неожиданным ужасом он осознал, что уже не идет, а парит, медленно плывет, лежа над землей, не понимая даже, в какую сторону движется. Он лихорадочно схватился за веревку, охватывающую его талию, и начал ее яростно дергать. Наградой ему стал протяжный стон с другого ее конца; его спутники все еще были рядом. Тяжело и устало опустившись на ноги, он наконец понял, что с ними произошло. Этот страшный призрачный мир вечного сна почти сделал их своими жертвами, убаюкивая, усыпляя их, притупляя их чувства, и наконец они упали и медленно поплыли куда-то, все ближе и ближе к спокойной смерти. Лишь сила Камней спасла их.
Шеа ощущал невероятную слабость, но призвав на помощь последние капли своей силы, он все же отчаянно потянул и задергал провисшую веревку, оттаскивая Панамона Крила и Кельцета от края бездны смерти, обратно в мир живущих. Он дико вскрикивал при каждом рывке, затем с трудом подошел к их опустившимся на землю неподвижным телам, и бессильно пинал их, пока боль не привела их в сознание. Прошли долгие минуты, прежде чем они пришли в себя в достаточной степени, чтобы осознать случившееся; пробудившись, дух жизни воскресил их волю, и оба они тяжело поднялись на ноги. Сонные, они держались друг за друга, потому что ноги их подгибались, и прилагали огромные усилия, чтобы прояснить свои мысли. Затем они начали пробираться вперед, на ощупь, спотыкаясь в непроницаемом сумраке, еле переставляя ноги; каждый шаг давался им ценой невероятных духовных и физических усилий. Шеа шел впереди, не зная, куда ведет их, но полагаясь на искру интуиции, высеченную силой Эльфийских камней.
Долгое время они еле брели сквозь бесконечную тьму, стараясь не заснуть и сохранить ясность мыслей, а умерщвляющий туман плавно клубился вокруг них. Их не покидало странное, сонное чувство смерти, стремящееся пересилить их ослабшую волю, безмолвно уговаривая их утомленные тела принять ожидающий их покой и отдых. Но сопротивление смертных порождалось их железной решительностью, а силу они черпали из крошечного источника отваги и отчаяния, не иссякающего даже теперь, когда все остальное в них умерло.
И наконец глубокая усталость начала отступать в темную мглу. В этот раз смерти не удалось подавить стремление к жизни. Этим троим предстояло еще много иных испытаний, но пока что они завоевали себе право чуть дольше оставаться в мире людей. И тогда бессилие отступило, и сонливость растаяла — не как при обычном пробуждении, но с молчаливым предостережением, угрозой вернуться. Трое спутников вдруг словно пробудились, движения их стали раскованными, словно они и не спали, а сознание высвободилось из плена гибельного забытья. Они больше не испытывали желания потянуться или зевнуть; у них остались лишь ускользающие воспоминания о смертном сне, дреме без чувств, вне времени.