После бриджа гости сели кружком, кто куда, разговор сделался общим, и вот тут-то разразилась буря. Вызвал ее по неосмотрительности Малыш Отис Ормонд.
— Отис, ты когда возвращаешься в свой детский сад? — спросил кто-то.
— Я? Когда Вероника обрежет волосы.
— Тогда считай, что твое образование закончено, — поспешила вставить Марджори. — Это ведь чистый блеф. Я думала, вы ее давно раскусили.
— Правда? — спросил Отис, укоризненно глядя на Веронику.
У Вероники полыхали уши, ей хотелось одернуть Марджори, но, как назло, ничего не приходило в голову. Прямой наскок полностью ее парализовал.
— Блефы — не такая уж редкость, — вполне миролюбиво продолжала Марджори, — и ты, Отис, не так стар, чтобы этого не знать.
— Допускаю, — сказал Отис. — Не стану спорить. Только Веронике с ее язычком…
— Да ну? — зевнула Марджори. — И какая, интересно знать, ее последняя острота?
Никто, похоже, не знал. И впрямь, с тех пор, как она покусилась на поклонника своей музы, Вероника не говорила ничего примечательного.
— А это правда блеф? — поинтересовалась Роберта.
Вероника колебалась. Она понимала, что ей непременно надо выкрутиться поостроумнее, но взгляд кузины, внезапно обдавший холодом, не давал собраться с мыслями.
— Как сказать, — уклонилась от ответа Вероника.
— Слабо тебе? Признайся, — сказала Марджори.
Вероника заметила, что. Уоррен перестал терзать гавайскую гитару и глядит на нее.
— Как сказать, — упрямо повторила она. Щеки ее пламенели.
— Слабо! — повторила Марджори.
— Не отступайтесь, Вероника, — подзуживал Отис. — Укажите Марджори ее место, пусть не важничает.
Вероника затравленно озиралась, ей казалось, глаза Уоррена неотступно следят за — ней.
— Мне нравится короткая стрижка, — быстро сказала она, будто отвечая Уоррену, — и я решила обрезать волосы.
— Когда? — осведомилась Марджори.
— Когда угодно.
— Не откладывай на завтра… — начала Роберта.
Отис сорвался с места.
— Вот и отлично! — завопил он. — Устроим групповую вылазку! Вылазку в цирюльню! Вы, кажется, говорили про отель «Севье»?
Все мигом повскакивали с мест. У Вероники бешено колотилось сердце.
— Как? — выдохнула она.
Над общим шумом вознесся звонкий и презрительный голос Марджори:
— Не беспокойтесь, она еще даст задний ход.
— Вероника, едем, — на бегу кричал ей Отис.
Две пары глаз, Уоррена и Марджори, в упор смотрели на Веронику — бросали ей вызов, подрывали веру в себя.
Еще секунду она мучительно колебалась.
— Ну что ж, — сказала она быстро. — Отчего бы и не поехать?
Те несколько бесконечно долгих минут, когда Уоррен мчал ее по городу, а вся компания катила следом в автомобиле Роберты, Вероника чувствовала себя Марией-Антуанеттой, влекомой в телеге на гильотину. Вероника удивлялась, почему она молчит, почему не крикнет, что все это недоразумение. Она изо всех сил удерживалась, чтобы не схватиться за волосы руками, не спасти их от неожиданно обернувшегося таким враждебным мира. И не делала ни того, ни другого. Даже мысль о матери больше не пугала ее. Ей предстояло доказать свою выдержку, свое право блистать на звездном небосклоне покорительниц сердец.
Уоррен угрюмо молчал, а перед отелем остановился у обочины и дал Веронике знак выходить первой. Вся ватага с хохотом повалила из автомобиля Роберты в парикмахерскую, нагло таращившуюся на улицу двумя зеркальными окнами.
Вероника стояла на обочине и глядела на вывеску парикмахерской. И правда, ни дать ни взять гильотина, а тот, ближний к окну парикмахер с папиросой в зубах, развязно прислонившийся к креслу, — палач. Наверняка он слышал о ней, наверняка он уже давно ждет ее, куря одну папиросу за другой у этого громоздкого, обязательно мелькающего во всех разговорах кресла. Интересно, завяжут ли ей глаза? Нет, не завяжут, только обернут шею белой простыней, чтобы кровь… что за чушь… волосы… не попали на платье.
— Ну что ж, Вероника, — поторопил ее Уоррен.
Гордо подняв голову, она пересекла тротуар, толкнула вращающуюся дверь и, не глянув в сторону буйно веселящейся компании, подошла к ближайшему мастеру.
— Я хочу обрезать волосы.
У мастера отвисла челюсть. Он выронил папиросу.
— Чего?
— Обрезать волосы!
Отринув дальнейшие переговоры, Вероника взобралась в высокое кресло. Клиент, которого брили рядом, извернулся и метнул на нее взгляд, где изумление мешалось с мыльной пеной. Один из мастеров дернулся, попортив юному Вилли Шунеману ежемесячную стрижку. В последнем кресле хрюкнул и мелодично выругался на языке древних кельтов мистер О'Рейли — ему в щеку вонзилась бритва. Два чистильщика сапог, выкатив глаза, рванули к Веронике. Нет, нет, туфли чистить не нужно.
Вот уже какой-то прохожий уставился в окно; к нему присоединилась парочка; откуда ни возьмись о стекло расплющился пяток мальчишеских носов, летний ветерок вносил в дверь обрывки разговоров.
— Гляди-ка, парнишка какие волосищи отрастил!
— Скажешь тоже! Это бородатая тетка, она только что побрилась.
Но Вероника ничего не слышала, ничего не видела. Она ощущала только: вот человек в белом халате вынимает первую черепаховую гребенку, вот — вторую; руки его неуклюже возятся с непривычными шпильками; ее волосы, ее чудесные волосы — сейчас она лишится их, никогда больше не оттянут они своей роскошной тяжестью ее голову, не заструятся по спине темной блестящей рекой. Она было дрогнула, но тут в поле ее зрения очутилась Марджори — она иронически улыбалась, словно говоря: «Отступись, пока не поздно! Ты решила потягаться со мной. Вот я и вывела тебя на чистую воду. Куда тебе до меня».
Вероника собралась с силами: руки ее под белой простыней сжались в кулаки, а глаза — этим наблюдением Марджори много спустя поделилась с кем-то — зловеще сузились.
Через двадцать минут мастер повернул Веронику лицом к зеркалу, и она содрогнулась, увидев размеры понесенного ущерба. Волосы ее, совершенно прямые, теперь безжизненно повисли унылыми прядями по обеим сторонам внезапно побледневшего лица. Короткая стрижка сделала ее страшной как смертный грех, и ведь она знала наперед, что так и будет. Главная прелесть ее лица заключалась в невинном выражении, придававшем ей сходство с мадонной. Короткая стрижка уничтожила это сходство; теперь она казалась ничуть не эффектной, а скорее… ужасно заурядной и попросту смешной — вылитый синий чулок, только что очки забыла дома.
Слезая с кресла, Вероника попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось. Она увидела, как переглянулись две девушки, заметила, как кривятся в сдержанной усмешке губы Марджори, каким холодом обдают ее глаза Уоррена.