Став достаточно большой, я поняла: от меня что-то скрывают, и захотела узнать, что именно. Мне было одиннадцать, и я уже успела научиться хитрить. Я стала задавать вопросы о матери — незначительные, несвязные вопросы, не вызывавшие раздражения и подозрений. Спрашивала я в основном свою приемную мать, поскольку она была более разговорчивой из них двоих. Я задавала вопросы, когда мы оставались наедине, а потом вечером, стоя у двери своей спальни, слушала, что она скажет мужу. Иногда она ничего не говорила. Иногда я не могла расслышать слов из-за закрытой двери. И все же время от времени мне удавалось уловить несколько фраз, предложение, отдельное слово, где вскользь упоминался мой отец. Он был чужаком, который, проходя мимо, ненадолго задержался в деревне, возвращался один или два раза, а потом вовсе исчез. Все жители деревни сторонились его, кроме моей матери. Ее он привлекал. Почему? Неизвестно. Может быть, дело было в его внешности, может быть — в речах, а может быть — в той жизни, которую он вел. Мне не удалось это узнать. Но ясно, что люди не любили и боялись его, и часть этого страха и неприязни перешла на меня.
На мгновение Марет умолкла, собираясь с мыслями. Она казалась маленькой и беззащитной, но Бреман знал, что это впечатление ошибочно. Он ждал, не отводя глаз под ее пристальным взглядом, устремленным на него в ночной тишине.
— Уже тогда я знала, что отличаюсь от других людей. Знала, что обладаю магическим даром, хотя он только начинал просыпаться во мне и еще не вызрел, проявляясь в моем детском теле лишь неясным волнением да слабым рокотом. Естественно было предположить, что именно он вызывал у людей страх и неприязнь ко мне и именно его я унаследовала от отца. Вообще в нашей деревне к магии относились с недоверием, ее невольно связывали с Битвой Народов, когда племя людей, предавшись мятежному друиду Броне, потерпело поражение в войне с другими народами и было отброшено на юг в изгнание. Магия — вот причина всему, безграничное море темной неизвестности, затаившееся в уголках подсознания и постоянно угрожавшее неосторожным. В нашей деревне люди были плохо образованны и суеверны, они многого боялись. Магию винили во всем, чего не понимали. Мне кажется, люди, вырастившие меня, считали, что во мне непременно проявятся свойства отца, что я попаду под власть магии, семена которой он посеял во мне, и поэтому так и не смогли отнестись ко мне, как к своему ребенку. Все это я начала понимать на одиннадцатом году жизни.
Гончар тоже знал мою историю, хотя первое время, когда я только начала у него работать, не говорил мне об этом. Он не мог примириться с тем, что следует бояться ребенка, пусть даже и такого, как я, и гордился тем, что взял меня к себе, тогда как никто другой не отважился бы на это. Сначала я ничего не знала, но позже он сам мне об этом поведал:
— Никто тебя не брал, вот почему ты здесь. Скажи мне спасибо.
Он говорил об этом, когда напивался и ему хотелось меня поколотить. Вино развязывало ему язык и придавало смелости, которой очень не хватало при обычных обстоятельствах. Чем дольше я оставалась у него, тем больше он пил, но не из-за меня. Он всю жизнь много пил, а с возрастом, когда понял, что не может ни в чем преуспеть, стал пить еще больше. Спиваясь, он еще меньше работал. Мне не раз приходилось заменять его, выполняя всю работу, с которой только я могла справиться. Я многому научилась у него.
Она грустно покачала головой, и ее голос зазвучал более отчужденно:
— В пятнадцать лет я от него ушла. Он стал слишком часто без всякой причины бить меня, и в конце концов я ответила ему, к тому времени повзрослев и научившись защищаться с помощью своей волшебной силы. Я не понимала, насколько она велика, пока однажды не дала ему сдачи. И тогда узнала. Он едва не умер, а я убежала из деревни, от этих людей, от прежней своей жизни, зная, что никогда не вернусь назад. В тот день я поняла то, о чем раньше только подозревала. Поняла, что я действительно дочь своего отца.
Она помолчала с напряженным лицом и выражением неистовой решимости в темных глазах.
— Дело в том, что я уже знала правду о нем. Каждый раз, напиваясь, гончар говорил мне об этом. Он выпивал столько, что едва держался на ногах, и начинал издеваться надо мной, снова и снова повторяя: «Знаешь, кто ты? Знаешь, что ты такое? Дочь своего отца! Черное пятно на поверхности земли, рожденное демоном и его любовницей! У тебя его глаза, малышка! В тебе — его кровь, на тебе — его темная печать! Ты никому не нужна, кроме меня, так что делай, что тебе говорят! Слушайся меня! Иначе совсем лишишься места в этом мире!»
Так повторялось каждый раз, а потом он бил меня. К тому времени я уже не сильно страдала от побоев. Я научилась увертываться и знала, что сказать, чтобы он перестал меня бить. Но мне это надоело. Меня бесило такое унижение. В тот день, когда я ушла от него, еще прежде чем он набросился на меня, я знала, что дам ему отпор. Когда он начал кричать про моего отца, я рассмеялась ему в лицо. Назвала его пьяницей и лжецом. Сказала, что он ничего не знает о моем отце. Гончар совершенно вышел из себя. Стал говорить мне гнусности, которые я не хочу повторять. Заявил, будто мой отец пришел с севера, из той приграничной земли, где обосновался дьявольский орден, и был колдуном, похищавшим души людей.
«Демон в человеческом обличье! В темных одеждах! С волчьими глазами! Твой отец, девочка! О, мы знали, кто он такой! Мы знали его черную тайну! А ты — его точная копия! Такая же скрытная, с колючими глазищами! Думаешь, мы не видим? Мы все видим! Все, вся деревня! Почему, ты думаешь, тебя отдали мне? Почему те, кто тебя вырастил, хотели от тебя избавиться? Они знали, кто ты такая! Знали, что ты друидское отродье! » — вот его слова.
Марет глубоко и медленно вдохнула, выжидающе глядя на Бремана. Ей хотелось увидеть его реакцию, услышать его ответ. Она жаждала этого. Но Бреман не отвечал.
— Я знала, что он говорил правду, — наконец сказала девушка почти шепотом, в котором слышался вызов, обращенный к друиду. — Думаю, я знала об этом даже раньше. Время от времени я слышала разговоры о рыскающих по Четырем Землям людях в черных одеждах, чей орден находится в Паранорском замке. О колдунах и магах, всемогущих и всевидящих, похожих более на духов, чем на людей, о тех, кто принес столько боли и страданий жителям Южной Земли. Говорили, что время от времени один из них появляется в наших местах. «Однажды, — шептали люди, — он остался. Соблазнил женщину. Родился ребенок! » Затем руки в страхе вздымались вверх и голоса замолкали. Так вот о ком они говорили приглушенно, испуганно. О моем отце!
Девушка подалась вперед, и Бреману показалось, что она призывает магическую силу из глубины своего существа к кончикам пальцев, готовясь к удару. Догадка дрожью пронзила его. Он с трудом заставил себя сохранять спокойствие, не двигаться и дать ей закончить.
— Я догадалась, — нарочито медленно произнесла она, — что они говорили о тебе.
Хозяин как раз закрывал свою лавку, когда Кинсон Равенлок, шагнув в дверь из темноты, уставился на меч. Час был поздний, и улицы Дехтеры начали пустеть, оставались только мужчины, шнырявшие между пивными. Кинсон, утомленный поисками, уже собирался подыскать себе комнату в одном из постоялых дворов, когда, проходя по улице, где в ряд выстроились оружейные лавки, увидел этот меч, выставленный в окне, обрамленном переплетом из железных планок, с вставленными в него маленькими кусочками мутного стекла. Жителю приграничья так хотелось спать, что он чуть было не прошел мимо, но сверкающее сияние клинка привлекло его взгляд.