— Здесь, в Грэмери, есть какое-то волшебство, Майк, и оно влияет на нас обоих.
Она проговорила это очень тихо, и я не уверен, что правильно расслышал. Протянув руку к стакану, я пригубил вино. Было хорошо просто так сидеть рядом с Мидж в спокойном и неподвижном мире — если снаружи действительно был внешний мир.
К тому времени я, конечно, забыл про таинственную фигуру в лесу, отнеся ее на счет своего воображения, собственная рациональность заглушила воспоминание: зачем бы кому-то скрываться, когда я его заметил, да и как он мог так быстро исчезнуть?
Кроме того, вскоре, когда мы добрались до коттеджа, мой ум отвлекло другое событие: окно в кухне оставалось открытым, и мы обнаружили в Грэмери гостя.
На столе, доедая оставшиеся на тарелках после обеда крошки пирога, сидела рыжая белка. Когда я распахнул дверь, чтобы Мидж смогла внести прижатого к груди дрозда, белка вздернула головку и посмотрела на нас. Она увидела Мидж, и, если звери умеют улыбаться, несомненно улыбнулась. Маленькая попрошайка не выразила ни малейшего страха и совершенно не спешила убираться, а вновь принялась грызть крошки.
Только когда я подошел к столу, белка насторожилась. Она взглянула на меня и перескочила на буфет рядом, отчего загремели висящие на крючках чашки и кувшины. Я поднял руку, показывая свои миролюбивые намерения, но для отскочившего зверька этот всемирный жест ничего не значил. Белка вскочила на подоконник и, бросив оттуда последний нахальный взгляд, была такова.
Мы с Мидж восторженно рассмеялись, и она поинтересовалась:
— Думаешь, в этой части мира все белки такие нахальные?
Я вспомнил ту, что мы видели при первом приезде в коттедж, и ответил:
— Возможно. Если это не та же самая особа, Мидж приоткрыла рот, словно действительно обдумывая такую возможность, потом сказала:
— Нам везет, что мы вообще кого-то видим. Несколько лет назад почти все рыжие белки вымерли из-за эпидемии, и я знаю, в этом районе немногие выжили. Их территорию занимают серые белки.
— Следующий раз перед уходом нужно проверить, все ли окна закрыты, а то в один прекрасный день мы вернемся и увидим, что кто-то здесь уже поселился.
— Ну, это было бы довольно мило.
— Если это не будут крысы или мыши.
— Ты вечно видишь все в черном цвете.
Я принял серьезный вид, хотя не собирался насмешничать.
— Кто-то из нас должен стоять двумя ногами на земле.
Мидж насмешливо посмотрела на меня и тут обнаружила, что все еще держит в руках раненого дрозда.
Отыскав картонную коробку, я застелил ее своим старым свитером и шарфом Мидж, которая положила птичку внутрь и постаралась ее накормить. Сначала это не удавалось, но, на время отложив свои попытки, в следующий раз она добилась некоторого успеха. Остаток дня — не такой уж долгий — мы провели, разбирая тряпье и всякие безделушки, подыскивая постоянное место для инструментов, оборудования и всякой хозяйственной утвари, развешивая картины, подметая, вытирая пыль и наводя хоть какой-то порядок. О'Мэлли со своей бригадой хорошо поработали, отремонтировав, подновив и покрасив коттедж. Даже дверцы кухонных полок были точно подогнаны, и я заключил, что перед покраской их обстрогали. Несколько половиц там и здесь по-прежнему скрипели, но не прогибались, и я не нашел в досках серьезных трещин.
После ужина — а поскольку это был наш первый настоящий ужин в Грэмери, Мидж с большим тщанием и заботой приготовила бефстроганов — мы перенесли заседание в круглую комнату. Я попробовал включить телевизор, но по экрану бежал «снег», и, так как ничего интересного все равно не передавали, я его вскоре выключил, решив на следующий день что-то придумать с антенной для него и приемника. Мы расслабились под любимые записи, и я был рад, что хотя бы на стереосистему не действуют помехи. В тот вечер мы оба ощущали покой, Мидж не досаждали никакие грустные воспоминания, а меня не донимали никакие сомнения насчет переезда. Когда альбом закончился, она попросила меня сыграть ей, как я часто делал по вечерам, когда Мидж приходилось работать за мольбертом или когда просто у нас было соответствующее настроение. Я пошел за гитарой, а она откупорила для меня бутылку вина.
Теперь я развалился на диване, кончики пальцев еще пощипывало от контакта с гитарными струнами, голова Мидж прислонилась к моей груди, и вскоре наша взаимная теплота перешла во взаимное желание.
В отличие от великолепно-безумной утренней любви нынешняя была томно-изощренной, каждое движение и каждое мгновение смаковались и растягивались, вся пылкость сдерживалась и все же постепенно достигала полноты. Чувственность возросла в обоих наших телах, и комната снова закружилась и завертелась, последние гаснущие лучи солнца рассеялись радугой, хотя и тронули стены ярким румянцем.
Акт любви между нами постепенно перешел в нечто большее. Он превратился в огромный наплыв чувств, вышедший за пределы тела, и не взорвался в душе, а скорее извергся в лениво разливающийся поток энергии. Представьте замедленную съемку, как стекло разбивается на тысячи — миллионы — осколков, каждый из которых сверкает на солнце, каждый крохотный кусочек отражает собственное существо, собственную сущность. Вот так же можно изобразить возникший в нас чувственный отклик, хотя сравнение далеко не точно, потому что такое хрупкое раскалывание есть явная противоположность мягкой вспышке, рождению звезды, что мы испытали тогда Мы слились воедино не только друг с другом, но с самим воздухом вокруг нас, со стенами, со всеми живыми организмами внутри. Каким-то образом мы перешли на другой уровень — тот, который мы, возможно, мимолетно ощущаем время от времени, но всегда лишь мимоходом, смутно сознавая его существование, но никогда не в состоянии прочувствовать его ясно; наш ум всегда уступает своему ограничивающему стремлению к реальности.
Трудно понять, правда? Но я пытаюсь дать, хоть и неумело, какое-то представление о том, что случилось в тот вечер в Грэмери. И, может быть, представить это в каком-то виде для самого себя.
И более того. Мы ощущали ауру Грэмери, дух, не имеющий ничего от Флоры Калдиан и всех прочих, кто жил здесь до нее, но бывший сущностью самого места. В постройке, в почве, в окружающей атмосфере заключалась безграничная доброта, проистекающая из земной непорочности.
И как все положительное предполагает отрицательное, здесь также таилась темнота, притаившееся зло. Оно было по краям — неопределенная тень, дремлющая энергия, не обладающая большой силой. Но существующая.
Мы пережили все это, но не зафиксировали в уме, и опасение скоро пропало, быстро поблекло, оттесненное физическим ощущением, основным, всеподавляющим чувством, которое привело нас к тому признанию, что своим нахлынувшим потоком унесло осторожность. Только теперь, после того как столько всего случилось, можно припомнить и частично объяснить, что же произошло с нами в тот вечер. И все равно это только моя интерпретация, к тому же созданная через долгое время после события.