Он обернулся и увидел стоявшую у кухонной двери Эву, она явно не хотела вмешиваться в столкновение. Сообразив, что до сих пор держит в руке газету, Гэйб протянул ее жене.
— На пятой странице отличный снимок! — сказал он.
Эва взяла газету и быстро нашла нужную страницу.
— О боже! — выдохнула она, увидев фотографию и заголовок статьи, и пробежала глазами написанное, то и дело покачивая головой — Этот репортер сделал вид, будто я дала ему подробное интервью и наверняка знаю — в Крикли-холле масса привидений. Клянусь, Гэйб, я ничего подобного не говорила!
— Конечно, милая, я знаю. — Он передернул плечами, как будто желая забыть о статье.
— Я отказалась говорить с ним. А фотограф успел сделать снимок до того, как я захлопнула дверь.
— Не беспокойся. С такими все равно ничего не поделаешь. Они сочиняют свои истории, чтобы хоть чем-то заполнить страницы.
— Тогда почему миссис Тревеллик так разозлилась?
— Ух! Ты слышала?
— По большей части.
— Ты хорошо сделала, что не вмешалась. Она просто чокнутая.
Они вместе вернулись в кухню, и Эва все еще изучала статью.
— Похоже на то, что Серафина и ее братец наслаждаются вниманием прессы, — заметила она, поверх газеты посмотрев на Гэйба. — И наверняка разочарованы, что их фотографий тут нет.
Перси вопросительно посмотрел на Гэйба и Эву.
— К вам жена викария приходила?
— Именно она, Перси, — ответил Гэйб. — Селия Тревеллик. Но я так и не понял, из-за чего она взбесилась. Болтала что-то про ожившие слухи. И насчет вреда для местной общины.
— Да я ее и отсюда слышал. Вот и малышка вроде как встревожилась. — Старый садовник улыбнулся Келли, таращившей глаза на родителей.
— Все в порядке, солнышко, — сказал дочери Гэйб. — Гневная леди уже ушла.
Получив такое заверение, Келли вернулась к своей картинке и высунула от усердия кончик языка, изображая дерево рядом с желто-фиолетовой лошадью.
Гэйб показал на развернутую газету в руках жены.
— Я вообще не понимаю, при чем тут она. Это нам следовало бы расстраиваться. Репортер использовал фотографию Эвы без ее разрешения, выставил напоказ наш дом…
— Да еще и сообщил всем наш адрес, — вставила Эва. — Я только надеюсь, нам не придется теперь иметь дело с бродягами и чудаками, желающими посмотреть на нас. Но не понимаю, чем так расстроена миссис Тревеллик.
Перси, выпятив вперед челюсть, почесал шею.
— Жена викария — важная персона в Холлоу-Бэй, — сообщил он. — Она и в церковном совете состоит, и в разных комитетах, и в женской организации. А ее семья очень известная, это часть местной истории.
— Вот как? — рассеянно произнес Гэйб, все еще не понимая, почему глупая газетная статья вызвала у жены викария такой гнев.
Перси кивнул.
— Кроме того, ее муж станет когда-нибудь епископом, так что репутация для нее имеет большое значение.
— Но при чем тут все это? — Гэйб ткнул пальцем в газету, которую Эва наконец сложила и бросила на стол.
— Да ведь в наших краях скандалы никогда по-настоящему не затихают. Слухи не умирают, а дурная слава тянется из поколения в поколение.
Гэйб пожал плечами.
— Я все равно не понимаю.
— Ее дед был викарием в Холлоу-Бэй во время войны и задолго до нее.
— И что?
— Он был большим другом Августуса Криббена. Защищал его, восхищался Криббеном за его благочестие и дисциплинированность. Именно этот викарий, Россбриджер, первым рекомендовал Августуса Криббена на должность опекуна. Давно был с ним знаком, видите ли. Не то чтобы они были друзьями, но просто очень уважали друг друга.
Эва ужаснулась:
— Но Криббен чудовищно обращался с эвакуированными детьми! Вы же сами говорили нам об этом, и это видно из тех записей, что нашел Гэйб!
— Да, но тогда-то об этом никто не знал. Никто, кроме Нэнси, конечно, а она ничего не могла изменить.
Гэйб уселся к столу, мимоходом улыбнувшись Келли, когда та посмотрела на него, и сказал, обращаясь к Перси:
— Но какое отношение имеет ко всему этому внучка Россбриджера, да еще спустя так много лет?
— Да я ведь сказал уже, это часть ее семейной истории… темная часть. Она не хочет все это снова раскапывать… это может замарать доброе имя и ее, и викария.
— Это глупо. Какое все это может иметь значение теперь? Это же в прошлом!
— Ну я же говорил, в наших краях семейная история — важная штука, особенно если вы такой заметный член общины, как Тревеллик, да еще если вы хотите, чтобы ваш муж стал епископом.
Гэйб окончательно зашел в тупик, Эва тоже растерялась, не понимая, к чему клонит старый садовник.
— Да ведь старый Россбриджер горой стоял за Криббена в те дни, и именно он убедил власти не слишком глубоко копать, когда надо было разобраться, что произошло в Крикли-холле. И они, похоже, с ним согласились… ну, решили, что в военное время не стоит подрывать моральные устои общины. Конечно, ведь и без того все больше и больше родителей отказывались отправлять своих детишек из дома, в чужие края. Не доверяли властям и в каком-то смысле были правы.
— Погодите-ка минутку. — Гэйб кое-что вспомнил. — Миссис Тревеллик говорила о какой-то старой леди, которую преследовали газетчики. Кого она имела в виду?
Перси на миг отвел глаза, избегая вопросительного взгляда Гэйба, посмотрел в пол, потом снова поднял голову.
— А я вам разве не говорил, нет? Ну, наверное, подумал, что теперь это уже не важно.
Гэйб и Эва переглянулись, прежде чем Перси продолжил:
— Она, видите ли, до сих пор жива. Старая уже, ей за девяносто, но все равно жива.
— Кто, Перси? — осторожно спросила Эва.
— Сестра Августуса Криббена. — пояснил старый садовник. — Магда.
Гэйб поморщился, следуя по длинному коридору за пухлой сиделкой в голубой форме. В приюте пахло вареной капустой, моющими средствами и застоявшейся мочой, а еще улавливался не столь заметный запах разложения, дух медленно гниющей человеческой плоти.
— К ней вообще никто не приходит, — сказала сиделка, оглядываясь через плечо на инженера, — так что для нее это будет приятным сюрпризом. Мы думали, все ее родственники, должно быть, уже умерли, если они у нее вообще были.
— Мои родные — это и ее дальняя родня, они живут в Штатах, — легко солгал Гэйб. — Я им обещал, что постараюсь увидеться с ней, пока путешествую по Европе. — Эту же историю он сначала рассказал в приемной, когда приехал в этот приют для престарелых.