Он снова изо всех сил нажал на акселератор, чтобы обойти грузовик, решивший вдруг перебраться со средней полосы на крайнюю. Дневные сумерки все сгущались и сгущались вокруг него.
Айрис ввела посетителя в комнату Магды в доме престарелых.
— Вот так дела, Магда, вы не слишком ли стали популярны? К вам еще один гость, представьте. Это ровно в два раза больше, чем за все то время, что вы у нас живете.
Магда проигнорировала болтовню сиделки и уставилась на вошедшего в ее комнату человека.
Эй, а ведь она его знает. Он уже приходил когда-то прежде, но не в этот приют, а в другое место, где людей постоянно держат взаперти. Но очень, очень давно, и он тогда был намного моложе, чем сейчас, — он был молодым человеком, а не неуклюжим мальчишкой, которого она знала прежде.
— Вы можете сесть вот в это кресло, если хотите. — Сиделка в голубой форме указала на бугристое мягкое кресло, стоявшее в углу. — Магда со своего места не встает, разве что тогда, когда ей пора ложиться в постель. Иногда мне кажется, она просто приклеена к подушкам!
Гость одарил Айрис искренней улыбкой, а потом уселся в кресло, развернувшись так, чтобы оказаться лицом к старой пациентке дома престарелых. Сиделка покинула комнату, и он, прежде чем заговорить, подождал, пока ее шаги затихнут в конце коридора.
— Привет, Магда, — сказал он наконец. — Знаешь, кто я? Узнала меня после стольких лет?
Разумеется, она узнала, идиот. Маврикий Стаффорд. Кто бы мог забыть столь преданного мальчика? Но она продолжала хранить молчание.
— Я уже навещал тебя однажды, только тогда ты была не здесь. Кстати, то место больше не называют сумасшедшим домом, ты знаешь об этом? Но ведь и многое другое сильно переменилось с тех пор, как мы с тобой сидели на холодной и мокрой платформе.
Ну да, когда он оставил ее одну, испуганную, просто застывшую от страха, когда она не смогла сесть в поезд вместе с ним, когда этот самый поезд пришел на следующее утро… Он даже не пытался как-то оправдаться, он не стал помогать ей. Он просто исчез. Она думала, что навсегда. Но он вернулся уже во второй раз, и ей хотелось понять — зачем.
— Не хочешь поговорить со мной? Не хочешь поздороваться со старым другом?
Поговорить? Она не произнесла ни слова с того самого дня, ни слова не сказала даже тогда, когда ее нашли на той станции, одну. Так с какой же стати ей сейчас забывать о бдительности?
— Все еще упираешься, а, Магда? Это игра, которую ты затеяла, чтобы не пришлось ни в чем сознаваться? Ну, в каком-то смысле придумано неплохо, весьма неплохо. Людям ни за что не понять, почему Августус делал то, что он делал, особенно в нынешние дни. Дисциплина — старомодное понятие.
Он наклонился вперед и пристально уставился на Магду, его жестокие глаза исследовали ее лицо, ища хоть какой-нибудь признак того, что старая женщина его узнала, вспомнила. Но Магда оставалась бесстрастной.
Магда помнит многое, очень многое, дорогой Маврикий. Помнит, как мальчишка шпионил за другими детьми, донося обо всех проступках либо ей, либо Августусу. И еще помнит, что они с Маврикием сделали с той молодой учительницей, которая была бы очень хорошенькой, если бы не уродливая сухая рука. Ох, они о ней хорошо позаботились, об этой любопытной девчонке, которая постоянно совала нос куда не надо, но убил-то ее именно Маврикий, это он подкрался сзади к глупой девице и разбил ей голову одним из здоровенных поленьев, что были сложены на полу в бойлерной.
— Ты помнишь, как мы убили ту учительницу, Магда? Как мы ее убили в подвале, в помещении для водогрея? Я испытывал возбуждение тогда, но я ведь был просто ребенком, мне стукнуло всего двенадцать лет. А ты взяла на себя заботу об остальном, ты знала, что нужно сделать, чтобы скрыть преступление. И мы вместе перетащили тело Нэнси Линит в другую часть подвала и бросили в колодец. Ты соображала быстро и хорошо, ты была предельно спокойна… а если и испытывала какое-то волнение, то скрыла это от меня.
Да, она сумела скрыть панический испуг: она должна была оставаться сильной ради Августуса, она не могла допустить, чтобы его предали. Это уж только в самом конце, в ночь чудовищной бури, ей пришлось оставить брата наедине с его безумием. Ей пришлось бежать с этим мальчишкой, Маврикием Стаффордом, несмотря на непогоду, потому что они слишком боялись Августуса, боялись, что, потеряв рассудок, он может поднять руку и на них.
— Игра закончилась в ту последнюю ночь, мы оба это знали. Августуса стало невозможно защищать от посторонних, от любопытных, от представителей власти — он зашел слишком далеко. И в конце концов разрушил все, включая самого себя, не так ли?
Ну, тем уличным мальчишкам следует винить во всем только самих себя! Они были дурными ребятами, да еще и неисправимо своенравными! Они собирались сбежать из Крикли-холла в ту ночь, и их следовало остановить!
Магда сидела в своем кресле совершенно неподвижно. Но в конце концов сбежали не плохие дети, а она сама и Маврикий.
— Мы прорвались сквозь бурю и добрались до железнодорожной станции. Мы сели на скамью на платформе, съежились и дрожали до утра, когда буря наконец утихла и все снова успокоилось. Но когда пришел поезд, очень рано, ты отказалась сесть в него вместе со мной. Ты ушла в себя, Магда. Ты не желала говорить, ты даже не шевелилась. И в последний момент я запрыгнул в поезд один. Твое лицо было таким же, как сейчас, — неподвижным, лишенным выражения. Как камень. Я бы мог рассказать тебе, каково мне пришлось одному в Лондоне, почти год я выживал как мог, прежде чем для меня нашлись приемные родители, — но, боюсь, для тебя все это не имеет значения. — Гость встал. — Так ты действительно сумасшедшая, да? — спросил он.
Конечно нет. Магда просто… просто осторожна, вот и все. Она может говорить, если захочет, ведь может? Конечно, может. Просто молчать безопаснее. Они наконец оставили ее в покое, даже не пытаются заставить сказать «да» или «нет». Чтобы признаться. Ох, она отлично может разговаривать, но молчать — лучше. Пока она молчит, они думают, что она ничего не знает и не может ничего сказать. Ха! Дураки они, все дураки!
— Я вижу, ты теперь безвредна. Я сегодня приехал потому, что хотел убедиться в этом, после многих лет. Однажды я ведь уже тебя видел — когда это было, лет тридцать назад? — в те дни, когда тебя держали в запертой клетке, а ты молчала точно так же, как и сейчас. Ты стареешь, Магда. Тебе уже, наверное, девяносто три? Или девяносто пять? Не думаю, что ты способна меня вспомнить, и сомневаюсь, чтобы ты помнила хоть что-нибудь о тех днях в Крикли-холле.
Он направился к двери, но задержался на пороге и оглянулся на Магду.
— Позволь сказать тебе, — произнес он с едва заметной улыбкой, — что я никогда не забуду Августуса Теофилуса Криббена и того, чему он — и ты, Магда, — научили меня. Я и теперь слышу его голос. От него нельзя отречься, ты знаешь это?
Магда и глазом не повела в его сторону. Она продолжала таращиться в голую стену.