— Да, конечно, — сказал он. — Мой друг.
Он показал мне небольшую авоську с яблоками.
Продавца звали Джогиндар, он сообщил, что беседовал с Крейком каждый день.
— О погоде, — сказал он, — мы всегда говорили о погоде.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Давно, года полтора назад. С ним все в порядке?
— Не знаю. Я потому его и ищу. Как вам показалось, он был здоров?
— Он ужасно кашлял. Я ему сказал, что нужно обязательно пойти в больницу.
— И он пошел?
Индус пожал плечами:
— Надеюсь.
— Он всегда был один?
— Да, всегда.
— Можно я вас вот о чем спрошу: как вам показалось, он психически здоров?
Джогиндар улыбнулся. Он обвел рукой площадь, показал на рассредоточившихся по скамеечкам пенсионеров, выдыхающих пар, на бульвар Квинс, на толпу, на стонущие под порывами ветра провода. Мегаполис пульсировал, он жил в бешеном ритме, гудели машины, бурлили рынки, где продавалась национальная еда всех народов мира, работали магазины, банки обналичивали чеки, в салонах красоты наращивали ногти, ломбарды принимали в заклад драгоценности, в нефрологических клиниках люди лежали на диализе, а где-то покупали волосы и делали парики. Джогиндар показал на Исаака, стоявшего в трех метрах от нас, на древнюю старушку, переходящую через дорогу, наплевав на визг тормозов и красный свет светофора. Она медленно брела, шаркая, загребая, но вот доползла до другой стороны улицы. Машины тронулись.
Я понял, что он имел в виду. Мы все тут сумасшедшие.
Джогиндар подышал в ладони.
— Когда он перестал приходить, я решил, что это знак.
— Знак чего?
— Не знаю. Но я так привык к нему за столько лет. С ним было спокойно. Вот думаю подыскать себе другую работу.
— И давно вы с ним знакомы?
— С тех пор, как я сюда приехал. Восемнадцать лет. — Он улыбнулся. — Можно сказать, дружба у нас была.
Я решил хоть любимых яблок Виктора купить. Надкусил одно по пути обратно в Манхэттен — редкая кислятина.
Директор магазина канцтоваров вообще не знал, чего я от него хочу. И кассиры тоже ничего не вспомнили, что, мне кажется, и неудивительно, потому что большинство из них явно впервые приступили к работе только сегодня утром. Зато они предложили мне купить у них бумагу.
Мы созвонились с Самантой, и она обратила мое внимание на привычку Крейка выполнять однообразные, повторяющиеся действия.
— Вот смотри, какая у нас картинка получается. Хлеб он покупает в одном месте. Сыр в другом, яблоки в третьем. И так каждый день уже бог знает сколько лет. А сколько лет магазину канцтоваров? Лет пять? Нет, не годится. Он бы туда не пошел, ведь бумага — это самая важная покупка.
Я обзвонил все, что мог, и наконец нашел самую старую лавку в округе, книжный магазинчик в километре от Мюллер-Кортс. Они работали со вторника по четверг, с одиннадцати до половины четвертого. Пришлось уйти с работы пораньше, даже раньше, чем обычно (если честно, я и так уже обнаглел), чтобы добраться туда до закрытия.
Первое впечатление от магазина Затучного было странным. Это место вполне могло принадлежать самому Крейку. Помещение забито под завязку всяким хламом. Такой же точно запах бумаги и дерева, как в квартире Виктора, только еще ядовитее. Интересно, как тут люди что-то покупают и не травятся при этом?
Да и откуда тут взяться покупателям? Не могло их быть в этой лавке, и все тут. Снаружи казалось, будто магазин закрыт, жалюзи на витринах опущены, неоновая вывеска не горит. Я остановился у прилавка и пару раз звякнул в колокольчик.
— Хорош, хорош, хорош трезвонить уже!
Из темноты выполз какой-то древний дедок, весь перемазанный кетчупом. Он немножко попялился на меня, потом на Исаака — уже подольше, нахмурился, схватил колокольчик с прилавка и бросил его в ящик.
— Нашел игрушку, — пробурчал он.
Конечно, это не мог быть Виктор Крейк. Но как похож! Неопрятный, усики маленькие. Точно таким я его себе и представлял. И беспорядок такой же. И запах…
Мне пришла в голову безумная мысль: это и есть Виктор Крейк.
Наверное, я как-то нехорошо на него уставился, потому что дедок хрюкнул и сказал:
— Ты сюда моими сиськами любоваться пришел, что ли? Я ради тебя от обеда оторвался. Че надо?
— Я разыскиваю одного человека.
— Кого это?
Я показал ему те снимки, что дала мне Саманта.
— Ну и рожи, — сказал он, просматривая фотографии.
— Вы не возражаете, если я спрошу, как вас зовут?
— Не возражаю? Ясное дело, я возражаю.
— А все-таки?
— Леонард.
— А я Итан.
— Ты фараон, что ли, Итан?
— Я работаю на окружного прокурора. — Ну не совсем ведь соврал.
— А ты, жиртрест? — спросил он у Исаака. Но тот и бровью не повел. Смотрел себе через темные очки и стоял спокойненько. — А с ним чего? Разговаривать не научился еще?
— Он у нас такой молчаливый герой.
— А по мне, так вылитый жиртрест. Что он у тебя жрет? Овец тушами? — Он протянул мне снимки: — Не знаю я этих сукиных детей.
Мне никак не удавалось набраться смелости и спросить его про Виктора. Очень уж я боялся, что он и есть Виктор. Я спрошу, а он с воплем выкатится через заднюю дверь. Я ходил вокруг да около, изобретая вопрос помудренее. Тем временем старик внимательно изучил пластыри на моем лице и сказал Исааку:
— Похоже, тут ты — мозг операции.
— Я ищу человека по имени Виктор Крейк.
Вот сейчас он нажмет на кнопку и исчезнет через потайную дверь.
Старик только кивнул:
— Да ну?
— Вы его знаете?
— Ясный пень, я его знаю. Такой, с… — Он помахал рукой, показывая усики. Странно, у него самого-то усы есть. Что он, слово забыл?
— Он у вас что-то покупал?
— Ага.
— И часто приходил?
— Пару раз в месяц примерно. Покупал только бумагу. Что-то давненько я его не видел.
— Вы не могли бы мне показать, какую именно бумагу он покупал?
Он на меня так глянул, точно я сбежал из сумасшедшего дома. Потом пожал плечами и пошел на свой склад. На железных полках лежали нераспакованные коробки с ручками, наклейками, фотоальбомами. На ломберном столике — микроволновка, рядом пластмассовая миска с макаронами, плавающими в соусе мари-нара, и грязная вилка на стопке комиксов.
Леонард схватил коробку с нижней полки и потащил ее на середину комнаты. Он охал и вздыхал, и, когда нагибался, становилась видна прореха на штанах. Явно появившаяся не сегодня. Старик снял с пояса нож для резки бумаги и разрезал скотч. Внутри были пачки обычной бумаги, несколько менее пожелтевшей, чем рисунки, но явно той самой. Насколько можно судить, когда речь идет о белых листочках.