И через минуту:
– Вера, дай одеколону! Дай хотя бы одеколону со знаком качества…
Вера принесла брюки. Я оделся. Натянул ботинки, вытряхнув сосновые иглы. С отвращением закурил…
Утренняя горечь заслоняла вчерашний позор.
Марков чувствовал себя прекрасно. Стонал он, как мне показалось, для виду.
Я спросил:
– А где пакет с деньгами?
– Тес… На чердаке, – ответил Марков и громко добавил, – пошли! Не стоит ждать милостей от природы. Взять их – наша задача!..
Я сказал:
– Вера, извините, что так получилось. Надеюсь, мы еще увидимся… в другой обстановке…
– Ты куда? – спросила Вера. –Опять?!.. Вы уж присмотрите за моим буратиной.
Я кривовато улыбнулся в том смысле, что педагог из меня – плохой…
В тот день мы обошли четыре шалмана. Возвратили с извинениями коричневую штору. Пили на лодочной станции, в будке киномеханика и за оградой монастыря.
Марков опорожнил шестую бутылку и сказал:
– Есть мнение – воздвигнуть тут скромный обелиск!
И поставил бутылку на холмик…
Несколько раз мы теряли пакет с деньгами. Обнимались со вчерашним гармонистом. Были замечены всеми ответственными работниками турбазы. Как утверждает Натэлла, выдавали себя за Пушкина и Баратынского…
Даже Михал Иваныч предпочел быть от нас в стороне. Хотя мы его приглашали. Но он сказал:
– Я Валеру знаю. С ним поддашь – опохмеляться будешь в милиции.
Митрофанов и Потоцкий, к счастью, уехали на экскурсию в Болдино…
Заснули мы на чужом сеновале в Петровском. Наутро повторился весь этот кошмар. От нас шарахались даже леспромхозовские конюхи.
К тому же Марков ходил с фиолетовым абажуром на голове. А у меня был оторван левый рукав.
Логинов подошел к нам возле магазина и спрашивает:
– Как же это вы без рукава?
– Мне, – отвечаю, – стало жарко, и я его выбросил.
Хранитель монастыря задумался и перекрестил нас. А Марков говорит:
– Это вы напрасно… У нас теперь вместо Бога – ленинский центральный комитет. Хотя наступит и для этих блядей своя кровавая ежовщина…
Логинов смущенно перекрестился и быстро ушел.
А мы все шатались по заповеднику.
Домой я попал в конце недели. И сутки потом лежал, не двигаясь. Михал Иваныч предлагал вина. Я молча отворачивался лицом к стене.
Затем появилась девица с турбазы – Люда.
– Вам, – говорит, – телеграмма. И еще вас разыскивает майор Беляев.
– Что за Беляев? Откуда?
– Наш батька говорит, что с МВД…
– Этого мне только не хватало!.. Скажите, что я болен. Что я уехал в Псков и заболел…
– Он знает.
– Что он знает?
– Что вы который день болеете. Сказал: пускай, как выспится, зайдет.
– Куда?
– В контору рядом с почтой. Вам любой покажет. А вот и телеграмма.
Девица стыдливо отвернулась. Затем вытащила из лифчика голубоватый клочок бумаги, сложенный до размеров почтовой марки.
Я развернул нагретую телеграмму и прочел:
«Улетаем среду ночью. Таня. Маша».
Всего пять слов и какие-то непонятные цифры…
– Какой сегодня день?
– С утра был вторник, – пошутила Люда.
– Когда вы получили телеграмму?
– Ее Марьяна привезла с Воронича.
– Когда?
– Я же говорю – в субботу.
Я хотел сказать: «Так где вы были раньше?» – но передумал. Они-то были на месте. А вот где был я?..
Уехать я мог не раньше вечера – автобусом. В Ленинград попасть – часам к шести…
– Он и про телеграмму знает, – сказала Люда.
– Кто?
– Товарищ Беляев.
Люда чуточку гордилась проницательностью и всеведением злосчастного майора.
– Товарищ Беляев сказал – пусть зайдет до отъезда. А то ему будет взъебка… Так прямо и выразился…
– Какая старомодная учтивость! – говорю…
Я начал лихорадочно соображать. Денег у меня – рубля четыре. Все те же мистические четыре рубля.
Состояние жуткое…
– Люда, – спрашиваю, – у вас есть деньги?
– Копеек сорок… Я на велосипеде приехала…
– То есть?
– Берите мой велосипед, а я дойду пешком. Оставьте его у кого-нибудь в поселке…
Последний раз я ездил на велосипеде, будучи школьником. Тогда это казалось развлечением. Но, видно, я постарел.
Дорогу пересекали сосновые корни. Велосипед, подпрыгивая, звякал. Маленькое жесткое седло травмировало зад. Колеса тонули в сыроватом песке. Измученные внутренности спазмами реагировали на каждый толчок.
Я зашел на турбазу, прислонив велосипед к стене.
Галина была одна. Взглянув на меня без испуга, спросила:
– Вы получили телеграмму?..
Думаю, пьянством здесь трудно было кого-нибудь удивить. Я сказал:
– Дайте мне тридцать рублей из сейфа. Через две недели верну… Только не задавайте вопросов.
– А я и так все знаю. Ваша супруга изменила Родине.
– Увы, – говорю.
– И теперь уезжает на Запад.
– Похоже на то.
– А вы остаетесь?
– Да, я остаюсь. Вы же знаете…
– И будете продолжать работу?
– Конечно. Если не уволят…
– А правда, что в Израиле живут одни евреи?.. Слушайте, вам плохо?! Дать воды?
– Вода тут не поможет. Как насчет денег?
– Только почему из сейфа? У меня есть свои…
Я хотел поцеловать Галину, но сдержался. Реакция могла быть неожиданной.
Я сел на велосипед и поехал к монастырю. День был теплый, но облачный. Тени деревьев едва выделялись на сером асфальте. По обочине шоссе брели туристы. Среди них попадались одетые в непромокаемые куртки.
Я устремился к песчаному склону. Руль приходилось удерживать с трудом. Мимо проносились обесцвеченные серым налетом валуны…
Контору УВД мне показали сразу.
– Следующий дом за почтой, – махнула рукой уборщица из «Лукоморья», – видишь, флаг на крыше?..
Я поехал дальше.
Двери почтового отделения были распахнуты. Здесь же помещались кабины двух междугородных телефонов. Один из них был занят. Блондинка с толстыми ногами, жестикулируя, выкрикивала: