– Шит, шит, шит, шит, шит, фак, фак, фак, фак…
– В хороших, надо думать, был руках, – сказала Муся.
– Мне бы так владеть английским, – удивился Друкер.
Попугай тем временем залез на стол. Прошелся вдоль закусок. Перепачкал лапы в майонезе. Цепко ухватил за хвост сардину и опять взлетел на люстру.
Муся обратилась к Рафаэлю:
– Где же клетка?
– Денег не хватило, – виновато объяснил ей Рафаэль.
– Но он же будет всюду какать'
– Не исключено. И даже вероятно, – подтвердил Зарецкий.
– Что же делать?!.. Рафа приставал к Марусе:
– Ты не рада?
– Я?.. Я просто счастлива! Мне в жизни только этого и не хватало!..
Мы общими усилиями загнали попугая в шкаф. Лоло был недоволен. Он бранился, как советский неопохмелившийся разнорабочий. Царапал тонкую фанеру и долбил ее могучим клювом.
А потом затих и, кажется, уснул.
Шкаф был дешевый. Щели пропускали воздух…
– Завтра что-нибудь придумаем, – сказала Муся. И добавила:
– Ну, а теперь к столу!
Через минуту зазвенели рюмки, чашки и стаканы. Выпивали из чего придется. Лернер громко крикнул:
– С днем рожденья!
Маруся от смущения произнесла:
– Вас также…
Расходились мы около часу ночи. Шли и обсуждали Мусины проблемы. Зарецкий говорил:
– Здоровая, простите, баба, не работает, живет с каким-то дикобразом… Целый день свободна. Одевается в меха и замшу. Пьет стаканами. И никаких забот… В Афганистане, между прочим, льется кровь, а здесь рекой течет шампанское!.. В Непале дети голодают, а здесь какой-то мерзкий попугай сардины жрет!.. Так где же справедливость?
Тут я бестактно засмеялся.
– Циник! – выкрикнул Зарецкий.
Мне пришлось сказать ему:
– Есть кое-что повыше справедливости!
– Ого! – сказал Зарецкий. – Это интересно! Говорите, я вас с удовольствием послушаю. Внимание, господа! Так что же выше справедливости?
– Да что угодно, – отвечаю.
– Ну, а если более конкретно?
– Если более конкретно – милосердие…
Настала осень. Наш район с трудом очнулся после долгого удушливого лета. Кондиционеры были выключены. Толстяки сменили отвратительные шорты на пристойные кримпленовые брюки. Женшины, слегка прикрывшись, обрели известную таинственность. Тяжелый запах дыма и бензина растворился в аромате подгнивающей листвы.
Марусю я встречал довольно часто. Иногда мы заходили в бар. Маруся жаловалась:
– Ты себе не представляешь! Рафа и Лоло – ну просто близнецы. В том смысле, что ответственности – ноль. И лексикон примерно одинаковый.
– Он так и не работает?
– Лоло?
– Да не Лоло, а Рафа? Муся засмеялась:
– Ты его, должно быть, с кем-то путаешь. Скорей уж я поверю, что работает Лоло. Хотя и это, прямо скажем, маловероятно…
Марусе принесли коктейль – джин с лимонадом. Мне – двойную порцию столичной.
Мы пересели за отдельный столик. Я спросил:
– Тогда на что вы существуете?
– Не знаю… Я тут месяц проработала в одной конторе. Отвечала на звонки. Естественно, хозяин начал приставать. Я говорю ему: "Поехали в мотель. Все удовольствие – сто долларов". А он: "Я думал, ты порядочная женщина". А я ему: "Тебе порядочная и за миллион не даст".
Я перебил ее:
– Маруська, ты в своем уме?! Ведь ты не проститутка! Что вообще за разговоры?!
– А что ты мне советуешь? Тарелки мыть в паршивом ресторане? На программиста выучиться? Торговать орехами на Сто восьмой?.. Да лучше я обратно попрошусь!
– Куда? В Москву?
– Да хоть бы и в Москву! А что особенного?! Ведь не посадят же меня. К политике я отношения не имею…
– А свобода?
– На фиг мне свобода! Я хочу покоя… И вообще, зачем нужна свобода, когда у меня есть папа?! – Ты даешь!
– Нормальный человек, он и в Москве свободен.
– Много ли ты видела нормальных?
– Их везде немного.
– Ты просто все забыла. Хамство, ложь…
– В Москве и нахамят, так хоть по-русски.
– Это-то и страшно!..
– В общем, жизни нет. На Рафу полагаться глупо. Он такой: сегодня на коленях ползает, а завтра вдруг исчезнет. Где-то шляется неделю или две. Потом опять звонит. Явился как-то раз, снимает брюки, а трусы в помаде. Я тебе клянусь! Причем его и ревновать-то бесполезно. Не поймет. В моральном отношении Лоло на этом фоне – академик Сахаров. Он хоть не шляется по бабам…
Я спросил:
– А Лева?
– Левка молодой еще по бабам шляться.
– Я спросил – как Левушка на этом фоне?
– А-а… Прекрасно. У него как раз все замечательно. И с Рафой отношения прекрасные. И с попугаем, когда тот в хорошем настроении… Как го– ворится, родственные души…
Я помахал рукой знакомому художнику. Его жена уставилась на Мусю. Так, будто обнаружила меня в сомнительной компании. Теперь начнутся разговоры. Впрочем, разговоры начались уже давно.
Однако настроение испортилось. Я заплатил, и мы ушли…
Прошла неделя. Где-то я услышал, что Муся ездила в советское посольства. Просилась якобы домой.
Сначала я, конечно, не поверил. Но слухи все усиливались. Обрастали всякими подробностями. В частности, Рубинчик говорил:
– Ее делами занимается Балиев, третий секретарь посольства.
Я позвонил Марусе. Спрашиваю:
– Что там происходит?
Она мне говорит довольно странным тоном:
– Если хочешь, встретимся.
– Где?
– Только не у магазина "Днепр".
Мы встретились на Остин-стрит, купили фунт черешен. Сели на траву у Пресвитерианской церкви.
Муся говорит:
– Если тебя со мной увидят, будешь неприятности иметь.
– В том смысле, что жена узнает?
– Не жена, а эмигрантская, пардон, общественность.
– Плевать… Ты что, действительно была в посольстве?
– Ну, была.
– И что?
– Да ничего. Сказали: "Нужно вам, Мария Федоровна, заслужить прошение".