— А как же?! — сказал мой друг. — Иначе не по-христиански.
Эви принесла несколько бутылок.
— Коньяк, джин с тоником, вино, — предложила Белла.
Жбанков вдруг напрягся и говорит: — Пардон, я этот коньяк знаю… Называется КВН… Или НКВД…
— КВВК, — поправила Белла.
— Один черт… Цена шестнадцать двадцать… Уж лучше три бутылки водяры на эту сумму.
— Не волнуйтесь, — успокоила Белла. А Эви спросила: — Вы — алкоголик?
— Да, — четко ответил Жбанков, — но в меру…
Я разлил коньяк.
— За встречу, — говорю.
— За приятную встречу, — добавила Белла.
— Поехали, — сказал Жбанков. Воцарилась тишина, заглушаемая стуком ножей и вилок.
— Расскажите что-нибудь интересное, — попросила Эви. Жбанков закурил и начал:
— Жизнь, девчата, в сущности — калейдоскоп. Сегодня — одно, завтра — другое. Сегодня — поддаешь, а завтра, глядишь, и копыта отбросил… Помнишь, Серж, какая у нас лажа вышла с трупами?
Белла подалась вперед:
— Расскажите.
— Помер завхоз телестудии — Ильвес. А может, директор, не помню. Ну, помер и помер… И правильно, в общем-то, сделал… Хороним его как положено… Мужики с телестудии приехали. Трансляция идет… Речи, естественно… Начали прощаться. Подхожу к этому самому делу и вижу — не Ильвес… Что я, Ильвеса не знаю?.. Я его сто раз фотографировал. А в гробу лежит посторонний мужик…
— Живой? — спросила Белла.
— Почему живой? Натурально, мертвый, как положено. Только не Ильвес. Оказывается, трупы в морге перепутали…
— Чем же все это кончилось? — спросила Белла.
— Тем и кончилось. Похоронили чужого мужика. Не прерывать же трансляцию. А ночью поменяли гробы… И вообще, какая разница?! Суть одна, только разные… как бы это выразиться?
— Ипостаси, — подсказал я. Жбанков погрозил мне кулаком.
— Кошмар, — сказала Белла.
— Еще не то бывает, — воодушевился Жбанков, — я расскажу, как один повесился… Только выпьем сначала.
Я разлил остатки коньяка. Эви прикрыла рюмку ладонью.
— Уже пьяная.
— Никаких! — сказал Жбанков.
Девушки тоже закурили. Жбанков дождался тишины и продолжал:
— А как один повесился — это чистая хохма. Мужик по-черному гудел. Жена, естественно, пилит с утра до ночи. И вот он решил повеситься. Не совсем, а фиктивно. Короче — завернуть поганку. Жена пошла на работу. А он подтяжками за люстру уцепился и висит. Слышит — шаги. Жена с работы возвращается. Мужик глаза закатил. Для понта, естественно. А это была не жена. Соседка лет восьмидесяти, по делу. Заходит — висит мужик…
— Ужас, — сказала Белла.
— Старуха железная оказалась. Не то что в обморок… Подошла к мужику, стала карманы шмонать. А ему-то щекотно. Он и засмеялся. Тут старуха — раз и выключилась. И с концами. А он висит. Отцепиться не может. Приходит жена. Видит — такое дело. Бабка с концами и муж повесивши. Жена берет трубку, звонит: «Вася, у меня дома — тыща и одна ночь… Зато я теперь свободна. Приезжай…» А муж и говорит: «Я ему приеду… Я ему, пидору, глаз выколю…» Тут и жена отключилась. И тоже с концами…
— Ужас, — сказала Белла.
— Еще не такое бывает, — сказал Жбанков, — давайте выпьем!
— Баня готова, — сказала Эви.
— Это что же, раздеваться? — встревоженно спросил Жбанков, поправляя галстук.
— Естественно, — сказала Белла.
— Ногу, — говорю, — можешь отстегнуть.
— Какую ногу?
— Деревянную.
— Что? — закричал Жбанков. Потом он нагнулся и высоко задрал обе штанины. Его могучие голубоватые икры были стянуты пестрыми немодными резинками.
— Я в футбол до сих пор играю, — не унимался Жбанков. — У нас там пустырь… Малолетки тренируются… Выйдешь, бывало, с охмелюги…
— Баня готова, — сказала Эви.
Мы оказались в предбаннике. На стенах висели экзотические плакаты. Девушки исчезли за ширмой.
— Ну, Серж, понеслась душа в рай! — бормотал Жбанков.
Он разделся быстро, по-солдатски. Остался в просторных сатиновых трусах. На груди его синела пороховая татуировка. Бутылка с рюмкой, женский профиль и червовый туз. А посредине — надпись славянской вязью: «Вот что меня сгубило!»
— Пошли, — говорю.
В тесной, стилизованной под избу коробке было нестерпимо жарко. Термометр показывал девяносто градусов. Раскаленные доски пришлось окатить холодной водой.
На девушках были яркие современные купальники, по две узеньких волнующих тряпицы.
— Правила знаете? — улыбнулась Белла. — Металлические вещи нужно снять. Может быть ожог…
— Какие вещи? — спросил Жбанков.
— Шпильки, заколки, булавки…
— А зубы? — спросил Жбанков.
— Зубы можно оставить, — улыбнулась Белла и добавила: — Расскажите еще что-нибудь.
— Это — в момент. Я расскажу, как один свадьбу в дерьме утопил… — Девушки испуганно притихли. — Дружок мой на ассенизационном грузовике работал. Выгребал это самое дело. И была у него подруга, шибко грамотная. «Запах, — говорит, — от тебя нехороший». А он-то что может поделать? «Зато, — говорит, — платят нормально». «Шел бы в такси», — она ему говорит. «А какие там заработки? С воробьиный пуп?»… Год проходит. Нашла она себе друга. Без запаха. А моему дружку говорит: «Все. Разлюбила. Кранты…» Он, конечно, переживает. А у тех — свадьба. Наняли общественную столовую, пьют, гуляют… Дело к ночи… Тут мой дружок разворачивается на своем говновозе, пардон… Форточку открыл, шланг туда засунул и врубил насос… А у него в цистерне тонны четыре этого самого добра… Гостям в аккурат по колено. Шум, крики, вот тебе и «Горько!»… Милиция приехала… Общественную столовую актировать пришлось. А дружок мой получил законный семерик… Такие дела…
Девушки сидели притихшие и несколько обескураженные. Я невыносимо страдал от жары. Жбанков пребывал на вершине блаженства.
Мне все это стало надоедать. Алкоголь постепенно испарился. Я заметил, что Эви поглядывает на меня.
Не то с испугом, не то с уважением. Жбанков что-то горячо шептал Белле Константиновне.
— Давно в газете? — спрашиваю.
— Давно, — сказала Эви, — четыре месяца.
— Нравится?
— Да, очень нравится.
— А раньше?
— Что?
— Где ты до этого работала?