– Да как ты не понимаешь? Нет у меня ребенка! – в отчаянии закричала она.

– Говори! Я вытрясу из тебя душу, если не скажешь! Где мой ребенок?

– Да нет его! Нет! Перестань, Джо! Мне больно!

– Извини, – Джованни взял себя в руки. – Но не мучай меня! Я имею право знать, где он!

– О, Господи, Джо! Разве до тебя еще не дошло?..

– Что не дошло? – огрызнулся он. – Что ты прячешь от меня моего ребенка?

– В последний раз, – истерически закричала она, – в последний раз говорю тебе – нет здесь детей! Это... это твоя мать!

Он отпустил ее так внезапно, что пришлось ухватиться за перила, и, не удержавшись на ослабевших ногах, она почти села на пол.

– Моя мать? – хрипло выкрикнул он. – Мадонна, что ты такое сказала?

Тина с трудом, перехватывая руками балясину, выпрямилась.

– Там открыто.

Развернувшись на каблуках, Джованни вошел в комнату Адрианы. Огляделся, явно рассчитывая увидеть игрушки, бейсбольную биту, плакаты с поп-звездами, роликовые коньки... Ничего этого не увидел и вдруг замер, принюхиваясь. Запах лаванды! Запах, который у Тины всегда ассоциировался с Адрианой – с тех самых пор, как Ковальски приехали в Этернити и красавец Джованни перевернул всю ее жизнь.

– Теперь ты мне веришь? – безжизненно спросила она.

– На окне решетка, – еле разжимая губы, сказал он.

– Да, решетка.

Она ждала, Джованни медленно осмотрел всю комнату, кое-какие вещи – видно, признал, потому что брал их с места, разглядывал.

– Мадонна... Не может быть...

Еще как может, с невыразимой печалью думала Тина, следя, как он перебирает платья в шкафу, как прижимает к лицу легкую ткань, пахнущую лавандой.

– Мне очень жаль, Джо, – тихо сказала она.

– Я думал, – начал он, застыв посреди комнаты, – я думал, мы... – Спазм сдавил ему горло. – Господи! Так ребенка нет?

Не в силах говорить, Тина покачала головой и скользнула глазами туда, где на столике стояла фотография Сью и Майкла, которых убил Джо.

– Ребенка нет, – прошептала она, и в глазах его отразилось такое страдание, что сердце ее содрогнулось.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Джованни явно пытался взять себя в руки, хотя щеки его покраснели.

– Не понимаю!..

– Пойдем в гостиную. Я принесу кофе.

Руки ее дрожали, когда она ставила чашки на резной поднос, доставшийся Адриане от ее польской родни. Джованни с окаменевшим лицом сидел в кресле, глядя перед собой.

– Я был бы рад ребенку, – невыразительно, словно констатируя факт, сказал он. Его самообладание поражало и... страшило. Конечно, сейчас он сердится сам на себя, и потому только, что выставил себя таким дураком.

– Я знаю, – пробормотала она. Это было бы чудно – и в то же время чудовищно – желать ребенка от человека, погубившего ее сестру и племянника.

– Где моя мать? – спросил он, не глядя на нее.

– Путешествует с дедом. – Тина переминалась с ноги на ногу, не зная, что сказать. Конечно, у нее были наготове слова утешения на любой случай жизни. С какими бы трудностями ни являлись к ней ее подопечные, уходили они всегда с легким сердцем. Но тут она растерялась. Что скажешь человеку, на которого свалилось известие, что его мать совсем не та, что была раньше? Но он ждал объяснений, и она сделала над собой усилие. – Адриана – то есть твоя мать – чувствует себя хорошо. Она крепкая и веселая.

– Почему вы держите ее взаперти?

– Ничего подоб...

– На окнах решетки! Маме всего семьдесят! Не думаю, чтобы она разгуливала по ночам! Если, конечно, ее не держат здесь силой. Она что, пыталась сбежать?

Да, и довольно часто, подумала Тина. Разве он не понял? Ей-то самой все так очевидно! Джованни между тем сыпал вопросами:

– Что, черт возьми, вы с ней делаете? Почему она вообще здесь?

– Она сама пришла к нам два года назад. Ей было одиноко, – спокойно сказала Тина. – Ты же знаешь, они с дедушкой всегда дружили. Вот, выпей, – она добавила в обе чашки немного бренди, – полегчает. – И сама с удовольствием сделала глоток, почувствовав, что внутренняя дрожь немного утихла. – Решетки на окнах – для ее безопасности. Она может выпасть. Со стариками это бывает. – Джованни, мрачно обдумывая услышанное, провел рукой по волосам. – А потом, она бродит во сне.

– Раньше такого не было!

– Ну, это... шоковая реакция, – осторожно пояснила она.

Джованни сверкнул глазами.

– А надписи-указания? Для нее? Тина кивнула.

– Ваша родня в Палермо ничего об этом не знает.

– Конечно, поэтому я и приехал. – Было видно, что он еще не отошел от потрясения. Сначала эта морока с ребенком, потом ужасное откровение про мать. Неудивительно, что Джованни соображает хуже обычного. – Мой дядя звонил ей домой, и незнакомый женский голос ответил, что о ней ничего не известно.

– Это бабушка Джима Фальконера.

– Фальконера? – Он нахмурился.

– Дальние родственники Катерины.

– А... В общем, мы решили, что маме стыдно из-за того, что произошло, и она не отвечает на письма.

– Все письма здесь. Их пересылают сюда. – Тина подтянула скамеечку к высокому шкафу и, потянувшись, достала сверху коробку и подала ему. – Твои – тоже. Я их спрятала, чтобы Адриана не порвала. Может, когда-нибудь ей захочется прочитать их...

С каменным лицом он перебрал надписанные его каллиграфическим почерком, которому Тина всегда завидовала, конверты. Их, нераспечатанных, была целая стопка.

– Каждую неделю писал. Не то чтобы ждал ответа, но все-таки думал, что она знает все мои новости. Господи, Тина, что же ты сделала, что она так меня ненавидит? Все время твердила ей об этих смертях?

– Я?! Нет, клянусь...

– А я не верю тебе! Я был ее поздним, желанным, единственным сыном! Она любила меня так, как только итальянки любят своих детей, и, отбывая незаслуженное наказание, я думал, она простит меня...

Есть ли на земле мать, которая простит сына, убившего женщину с ребенком и отказавшегося признать свою вину? – растерянно подумала Тина. Что ни говори, а Джованни сгубил все надежды, которые возлагала на него Адриана. Нарушил сицилийский кодекс чести. Этого не прощают. Ничего удивительного в том, что разум ее не выдержал потрясения...

– Я пыталась вызвать у нее интерес к письмам, и дедушка тоже, но она плакала и отталкивала их! – Тина перевела дыхание, набираясь сил, чтобы сказать все до конца. – Джо, это трудно объяснить, но боюсь, что твоя мать не выносит даже мысли о тебе. Мне жаль, но она так и не простила... – И оборвала фразу, втайне надеясь, что он поймет. Напрасно.