Позади головы и руки лежал изломанный фюзеляж. Барби прочитал: «NJ3». Если были другие буквы и цифры, их оторвало.
И тут его внимание привлекло другое — роза «Беда» исчезла, но огонь в небе оставался. Горел, разумеется, бензин. Но…
Он стекал вниз по воздуху тонкой пленкой. За пленкой и сквозь нее Барби видел сельский пейзаж Мэна — мирный, еще никак не реагирующий, но пребывающий в движении, колышущийся, как воздух над мусоросжигательной печью или бочкой. Создавалось впечатление, будто кто-то плеснул бензин на оконное стекло и поджег его.
Словно под гипнозом — во всяком случае, такое было ощущение — Барби двинулся к месту катастрофы.
Прежде всего у него возникло желание прикрыть части человеческих тел, но не знал чем. Барби видел еще одну ногу (в штанине от зеленых слаксов) и женский торс, угодивший в куст можжевельника. Он мог снять рубашку и накрыть ею женскую голову, а все остальное?
Со стороны Моттона, ближайшего города, расположенного с юга, приближался автомобиль, один из маленьких внедорожников. Он ехал быстро. Кто-то или услышал грохот, или увидел вспышку. Подмога. Слава тебе Господи, подмога! Встав над белой разделительной полосой и держась подальше от огня, который по-прежнему так странно стекал с неба, словно вода по оконному стеклу, Барби замахал руками над головой, снова и снова скрещивая их в большую букву «X».
Водитель один раз просигналил, давая понять, что все понял, и ударил по тормозам, оставив за собой сорок футов резинового следа. Выскочил на асфальт чуть ли не до того, как маленькая зеленая «тойота» остановилась, крупный, мускулистый мужчина с длинными седыми волосами, торчащими из-под бейсболки Тюленей. [8] Побежал к обочине дороги, намереваясь обогнуть огненный занавес.
— Что случилось?! — прокричал он. — Что тут, нах…
И в этот момент к чему-то приложился. Крепко. Рядом с ним вроде бы ничего не было, но Барби увидел, как нос мужчины свернулся в сторону, словно его сломало. Мужчину отбросило от «ничего», кровь полилась изо рта и из носа, закапала со лба. Он упал на спину, потом сел. Таращился на Барби мутными изумленными глазами, тогда как кровь стекала на рубашку, а Барби таращился на него.
Двое мальчишек, которые ловили рыбу около моста Мира, не посмотрели в небо, когда над ними пролетел самолет, а Ренни-младший посмотрел. Он находился в квартале от этих мальчишек, на Престил-стрит, и узнал звук: «Сенека-V» Чака Томпсона. Младший посмотрел вверх, увидел самолет и тут же опустил голову: яркий солнечный свет, пробивающийся сквозь листву, резанул по глазам, прострелив голову болью. Опять. В последнее время голова у него болела часто. Иногда лекарства помогали. Случалось, особенно в последние три-четыре месяца, что и нет.
Мигрень — такой диагноз поставил доктор Хаскел. От боли этой голова просто разламывается, а яркий свет боль усиливает, особенно если она еще в зародыше. Иной раз он думал о муравьях, которых, мальчишками, они жгли на пару с Френком Дилессепсом. Берешь увеличительное стекло и фокусируешь луч на насекомых, когда те выползают из муравейника или вползают в него. Результат — фрикасе из муравьев. А теперь, когда головная боль начинала усиливаться, сам его мозг будто становился муравейником, а глаза — двумя одинаковыми увеличительными стеклами.
Ему только двадцать один, и так ему мучиться до сорока пяти, когда, по словам доктора Хаскела, мигрень наконец-то отпустит?
Возможно. Но в то утро головная боль не могла остановить его. Внедорожник «фо-раннер» Генри Маккейна или «приус» Ладонны Маккейн на подъездной дорожке, возможно, остановили бы: в этом случае он скорее всего развернулся бы, потопал домой, принял еще одну капсулу имитрекса и улегся на кровати, задернув шторы и положив на лоб смоченную холодной водой тряпку. Возможно, боль начала бы уходить, а может, и нет. Стоило этим черным паукам уцепиться…
Младший вновь посмотрел вверх, на сей раз сощурившись, приготовившись к встрече с ненавистным светом, но «сенека» уже улетел, и даже гудение двигателей (тоже раздражающее — все звуки раздражали, когда начинался очередной приступ) затихало. Чак Томпсон с парнем или девицей, косящими под летчика. Младший не имел ничего против Чака Томпсона — едва его знал, — но ему вдруг с детской жестокостью захотелось, чтобы этот ученик Чака напортачил по-крупному и самолет рухнул на землю.
Хорошо бы на отцовский автосалон.
Вновь сильный, до тошноты, укол боли пронзил голову, но он все равно поднялся по ступенькам крыльца дома Маккейнов. Потому что это следовало сделать. Собственно, следовало давно. Энджи нуждалась в уроке.
Но в уроке маленьком. Не выходи из себя.
И тут же он услышал голос матери, будто ее звали. Сводящий с ума, самоуверенный голос: Младший всегда был вспыльчивым, но теперь он гораздо лучше умеет держать себя в руках. Ведь так, Младший?
Да. Конечно. Во всяком случае, умел. Футбол помог. Но теперь футбола нет. Теперь нет даже колледжа. Вместо них — головные боли. И они превращали его в злобного зверя.
Не выходи из себя.
Нельзя, конечно. Но поговорить надо, болит у него голова или нет.
И возможно, с ней поговорит и его кулак. Как знать? Если Энджи станет хуже, ему, пожалуй, полегчает.
Младший нажал на кнопку звонка.
Энджи Маккейн только что вышла из душа. Надела халат, перетянула пояском, накрутила полотенце на мокрую голову. «Иду!» — громко крикнула она, рысью сбегая по лестнице на первый этаж. Губы изгибались в легкой улыбке. Это Френки; она практически не сомневалась, что это Френки. Наконец-то все начинает налаживаться. А этот мерзкий повар блюд быстрого приготовления (красавчик, но все равно мерзкий) или уехал из города, или уезжает, и родителей дома нет. Соедините первое со вторым, и вы получите знак Божий о том, что все двинулось в правильном направлении. Они с Френки смогут забыть все это дерьмо и вернуться друг к другу.
Она совершенно точно знала, как надо сделать: сначала распахнуть дверь, а потом халат. Прямо сейчас, в ярком свете субботнего утра, когда ее мог увидеть любой прохожий. Конечно, сначала надо убедиться, что это Френки, — она не собиралась вгонять в краску старого толстого мистера Уикера, если бы тот стоял под дверью, принеся посылку или заказное письмо, — но почту обычно приносили где-то через полчаса.
Нет, это Френки. Никаких сомнений.
Она открыла дверь, легкая улыбка сменилась приветственной широкой — может, и зря, поскольку зубы у Энджи налезали друг на друга, да и размерами соперничали с «Чиклетс». [9] Одна рука легла на пояс. Но не развязала его. Потому что пришел не Френки, а Младший, и выглядел он таким злобным…