Сквозь эту боль прозвучал голос.
- Я заставлю боль прекратиться. Подчинись, и боль уйдет.
Этому голосу я ответила несогласным воплем, но такой тип боли рано или поздно способен сломать. Рано или поздно, ты просто скажешь «да», «да что угодно», только бы она прекратилась.
Я смутно чувствовала шершавость ковра на полу подо мной. Я знала, что корчусь на нем от боли, но все остальные ощущения съедала боль. Зрение затуманилось, показывая мне лишь смазанные, отрывочные образы, словно боль застилала глаза. Чьи-то руки пытались удержать мое тело на месте, но оно не могло лежать смирно. Для этого ему было слишком больно.
Голос в моем сознании произнес:
- Отпусти, и тебе станет хорошо. Просто отпусти. Смирись… Они тебе никто; отдай их мне, Анита. Отпусти их.
Я уже даже не понимала, о ком она говорит. Не осталось ничего, кроме боли, но какая-то часть меня не поддавалась. Ощущение было такое, словно под моей кожей все превратилось в огонь и теперь пыталось прожечь путь наружу.
Чьи-то руки удерживали меня, и их было достаточно много, чтобы почувствовать. Руки были крепкими и реальными, и казались лучиком маяка в море боли. Я чувствовала эти руки, чувствовала их реальность. А значит… Свет, обжигающий свет, солнечные лучи слепили мне глаза, и я горела.
Я закричала, но тут что-то накрыло мои губы. Поцелуй… и в этом поцелуе чувствовался сладкий, мускусный привкус леопарда. Мой собственный леопард встрепенулся, почуяв этот запах. Солнце теплое и хорошее, оно вовсе не обжигает. Я воспряла вместе со зверем Мики, и два черных, покрытых шерстью создания закружились в танце, поднимаясь наверх, к свету. Боль ушла, едва я вспомнила о мехе и когтях, зубах и мясе. Я вовсе не была вампиром. Меня она не могла сжечь. Ее сила действовала только на мертвых. Мне напомнили, что я, в отличие от них, очень даже жива.
Я заморгала в лицо Мики, нависавшее в нескольких сантиметрах от моего. Он лежал на мне, обхватив мое лицо руками. Я не могла повернуть головы, чтобы увидеть, кто прижимал мои руки и ноги к полу, но рук было очень много. Я чувствовала волка, гиену и человека. Прежде, чем посмотреть на тех, кто меня держал, я принюхалась. Мика пристально изучал мое лицо своими леопардовыми глазами.
- Анита? - позвал он, и в интонации его был вопрос.
- Я здесь, - прошептала я.
Тогда Мика сполз с меня, и я увидела Эдуарда, сидевшего на моей правой руки. Олаф держал правую ногу, Ремус - левую. Левую руку держал Грэхем. Я повернулась к ним и сказала:
- Можете уже отпустить меня.
- Пока нет, - произнес Эдуард. Тут я увидела, что он удерживал одну мою руку весом всего своего тела. Интересно, сколько ему потребовалось усилий, чтобы держать меня?
- Казалось, что ты вот-вот перекинешься, - сообщил Ремус слева.
- Если на очереди еще какой-то зверь, то нам не стоит тебя отпускать, - сказал Олаф. Здоровый мужик, размером с Грэхема в звериной форме, был настроен весьма серьезно. Наверное, даже Олафа впечатлила моя физическая сила. Что же я тут натворила?
Мне хотелось поспорить, но выражения окружавших меня лиц казались напуганными, или, по крайней мере, впечатленными. Причем в отрицательном смысле. Что бы я ни сказала, положения дел это не исправит, но мне все равно не нравилось лежать на полу в орлиной позе, когда меня держат беспомощной прямо в середине сражения.
- Наши слуги сразились, Жан-Клод, и мой все еще стоит на ногах.
- Но выиграла ma petite, Коломбина. Она сумела противостоять силе Джованни. Несмотря на всю причиненную ей боль, она не позволила тебе отнять у нее вампиров. Они все еще мои. Ты не можешь кормиться от них, как планировала.
Я смогла повернуть голову так, чтобы увидеть Жан-Клода на сцене, но Колумбина была вне поля зрения, я слышала только ее голос. Мне необходимо стоять рядом с ним. У меня возникло нехорошее предчувствие. Оно словно повисло в воздухе.
- Кое-кто выступил вне очереди, - произнесла Коломбина.
- Я почувствовал твою силу, Коломбина, почувствовал, как она связывает их в огромное пламя, призванное накормить твою силу. Мне не нужны намеки, чтобы понять, что ты собиралась сделать. Ты можешь захватить остальных вампиров и создать из их сил одно огромное оружие.
- Да, - просто ответила она.
- Но ma petite не позволила тебе создать из этих маленьких вампиров армию, источник твоей силы. Что ты теперь будешь делать, раз не можешь победить этим способом? - В то же время его голос прошептал в моем сознании: «Хотелось бы, чтобы ты была рядом, ma petite».
- Стараюсь, - прошептала я. - Пустите меня, ребята.
Сила волной прокатилась по церкви. Ее целью было разжечь сомнения… нет, кормиться от них. Я встречала вампиров, которые могли питаться похотью или страхом, но не сомнением. Господи боже мой, а она кормилась. Более того, она была способна его вызывать, как и те вампы, что кормились похотью и страхом. Я внезапно преисполнилась уверенностью в том, что мы проиграем. Все умрут, а я ничего не могу с этим поделать.
- Господи, - почти что простонал Ремус. Он обхватил голову руками. Эдуард с Олафом казались меньше всего подверженными действию этой силы. Мика потянулся ко мне. Я позволила ему заключить меня в объятья, и утонула в силе его тела, но сомнение все равно никуда не исчезло. Оно душило меня. Люди кричали, многие умоляли прекратить это. Я слышала, как кто-то закричал:
- Что-угодно, только остановите это, остановите!
Существовало больше одного способа выиграть эту схватку.
К нам подполз Натаниэль. Он потянулся ко мне, не поднимая головы. Я прикоснулась к его руке, и всплеск силы отбросил в сторону сомнения. Он поднял лицо и посмотрел на меня своими прекрасными глазами. Его лицо осветилось, словно солнце выглянуло из-за тучки.
- Я верю в тебя, - сказал он.
Я притянула его к нам с Микой.
- Ты заставляешь меня верить в себя.
Как и раньше, прикосновение Натаниэля избавило меня от сомнений. Его непоколебимая уверенность держала нас в безопасности от Коломбины. Даже находясь с ней в одном помещении, я была избавлена от нагоняемых ею сомнений уверенностью Натаниэля, которую тот передавал мне.
К нам подполз Дамиан. Очевидно, сомнения частично охватили его, но ведь он вампир. Пламенная иллюзия сгорания в лучах солнца коснулась и его. Я чувствовала его боль, и боль эту удваивало воспоминание о том, как его лучший друг сгорел на солнце. Его связь со мной позволяла Дамиану не сгорать на солнечном свете, но он испытывал такой ужас к этому свету, что не мог насладиться этой возможностью. Солнечный свет означал смерть, остановку, конец истории. Он помнил, как кожа его друга черными лохмотьями слезала с него на жарком летнем солнышке. Натаниэль ухватил Дамиана за запястье, а я за руку, и мы подтащили его к себе. Как только мы до него дотронулись, он вздрогнул, но поднял перечеркнутое дорожками слез лицо.