– Сэмюэл – всего лишь второй из известных мне мастеров вампиров, у кого есть взрослый ребенок или дети. Это… очень непривычно.
Мика чуть сильнее прислонился к руке, которую держал. Натэниел теснее прижался к спине, хотя пистолет мешал ему быть таким уютным, каким я хотела бы. Они знали, о чем я подумала, а может быть, подумали о том же – или чем-то очень близком.
Теа склонила голову на другой бок, и ничего водного это мне не напомнило. Это было движение хищной птицы, вымеряющей дистанцию до моего глаза.
Я поежилась. Господи, сделай так, чтобы я не была беременна.
Все еще горячечными пальцами она тронула меня за лицо.
– Не я проложила эту морщину печали между темной красотой глаз твоих.
Я отодвинулась от прикосновения.
– Очень поэтично. Давай займемся делом, Теа, луна уходит.
Она улыбнулась – точно как Том перед тем, как он покраснел, прикусил губу и признал, что хочет со мной секса. Близнецы были очень на нее похожи, если не считать глаз.
– Хорошо, но твоим мужчинам придется отойти. Я не знаю, какой может быть эффект, если в этот момент они будут к тебе прикасаться. Они могут всерьез пробудить ardeur, или…
– Или что? – спросила я.
– Или укрепить твои щиты, и я вообще не смогу проверить твою силу. – Она шевельнула бледными плечами, будто пожала, но движение не совсем такое. – Я буду обращаться с тобой, как обращаюсь с Сэмюэлом. Я тебе буду говорить правду, но я просто не знаю наверняка. Если бы ты была вампиром, я бы могла знать, но ты и больше, и меньше чем вампир. Ты не просто одно или другое, а и то, и другое, и много еще что. И это, я думаю, меняет вокруг тебя правила силы и магии.
Глубоко вдохнув, я медленно выдохнула и кивнула. Потом я шагнула вперед, а Мика и Натэниел – назад, давая мне место. Не думаю, что кому-то из нас нравилась эта мысль, но если я ее требованиям не отвечаю, то тремя весьма неаппетитными яблочками у меня на столе будет меньше. Ура.
Она снова взяла меня в объятия, и я не отбивалась. Я ее даже сама обняла. На этот раз она не стала держать меня за голову – поверила, что я дам себя поцеловать.
Мне пришлось встать на цыпочки – то есть ее рост был ближе к шести футам, чем я думала. Я поймала себя на том, что тянусь к ее щеке ладонью, будто этого поцелуя хотела. Иногда я прикасаюсь к чужому лицу, потому что это интимно. Иногда потому, что рука на чужом лице позволяет контролировать поцелуй, чтобы он не вышел за рамки. Угадайте с двух раз, какова была на этот раз причина. Первая догадка не считается.
Она поцеловала меня, и на этот раз я не противилась. Я позволила себе растаять, прижимаясь к ее телу, а ей – пить из моего рта. В поцелуе, особенно открытыми губами, есть момент, когда ласка языка и губ переливается через какую-то черту, и ты отвечаешь на поцелуй. И я ответила, ответила, поцеловала ее, как надо было целовать, полностью, глубоко, пробуя ее на вкус.
Оторвавшись, я прошептала:
– У тебя вкус соли.
Она выдохнула ответ мне в рот, притянув меня снова в поцелуе:
– У тебя вкус крови.
Дыхание ее заполнило мне рот, ласкало заднюю стенку горла. И вкус у него был чистый и свежий, как у ветра с океана.
И губы ее на вкус были, как будто она только что глотнула из океана. Я лизнула ей губу и обнаружила, что полные ее губы покрыты белесым налетом. Это не было иллюзией, это было взаправду.
Я сглотнула соленый вкус ее губ, глядя на нее, чувствуя сама, какое у меня удивленное лицо.
– Как…
Но я не договорила, потому что проглотила я не вкус соли – я проглотила силу ее.
И услышала шепот океана у берега. Услышала его, как музыку. Оглядела комнату – хотела спросить, слышит ли еще кто-нибудь. Хотела я взглянуть на Мику, на Натэниела, но не они перехватили мой взгляд – Томас глядел на меня жадными, расширенными глазами. Его брат рухнул в двойное кресло и зажал уши руками, раскачиваясь взад-вперед. Кристос сопротивлялся – тому, что накатывало на него, что бы это ни было, – но Томас даже сопротивляться не хотел. Самсон вцепился руками в спинку кресла, и глаза его совсем утонули в черноте, как у слепого. Женщина и другой мужчина, которые с ними приехали, обратили ко мне черные глаза. Женщина обхватила себя за плечи, будто от холода или от испуга. Мужчина намертво вцепился рукой в собственное запястье – типичная поза спортсмена, превратившаяся в тяжелую и напряженную, как будто если он свою руку отпустит, то сделает что-нибудь нехорошее. И последними я встретила глаза Сэмюэла. Они посветлели от вампирского огня, пылающе-карие с искорками зеленого пламени в глубине. Все они это слышали – этот шепчущий, искусительный звук. Океан звал, и я не знала, чем ответить.
Я все еще вглядывалась в глаза Сэмюэла, когда ощутила руку, что гладила мне плечо. Я обернулась – рядом с нами стоял Томас. Теа стала высвобождаться из моих рук, передавая меня в руки Томаса, так что объятие не прервалось, только руки сменили друг друга.
Вокруг нас задвигался народ, я увидела лицо Мики, он шевелил губами, но я его не слышала – я слышала только вздохи и эхо моря. Томас коснулся моего лица, повернул меня к себе, заговорил, и его слова несли рокочущий звук прибоя на гальке:
– Ты слышишь мой голос?
Я кивнула, прижимаясь лицом к его ладони – лицо помещалось в ней полностью. Он нагнулся, и я привстала навстречу его поцелую. Я забыла, что ему семнадцать, я забыла, что мы на публике, среди которой его родители. Я забыла, что смотрят мужчины, которых я люблю. Ничего я не видела, кроме его лица, ничего не ощущала, кроме силы его рук на моих щеках, рук, скользящих у меня по спине, вниз, вниз. У меня в голове стало тихо, только едва слышный шепчущий звук раздавался, как вода, журчащая у спокойного берега. Не я освободилась от его ментальных игр – Томас сам себе их испортил. Рука его ползла вниз, вниз, и дошла до пистолета на пояснице. Тут он остановился. Споткнулся, можно было бы сказать, если бы у магии были ноги, чтобы споткнуться о камешек.
Я отодвинулась, увидела на его лице неуверенность. Он был все так же красив, и шепот в голове все еще подталкивал меня касаться его, но глаза у него были широко открыты, а на лице – замешательство. Он был свеж, нов, неопытен – будто впервые обнял женщину, и вдруг оказалось, что у нее пистолет.
Звук прибоя затих вдали, и стал слышен говор в комнате. Все думали, что делать, и не надо ли вмешаться.
– Это пистолет, – сказал он голосом столь же неуверенным, как выражение его лица.
Я кивнула. Снова опустилась на каблуки, перестала стоять на цыпочках, перестала помогать ему соблазнять меня магией своей матери – или своей собственной.
Он еще пропустил большой нож сзади, потому что взялся за середину спины уже возле поясницы. Такого размера клинок не заметить? Младенец, сущий младенец. И я бы это сказала, даже если бы ему было не семнадцать, а двадцать семь. Младенец – не по годам, но в моем мире. Нельзя не заметить нож длиной в локоть и остаться в живых – надолго. В моем мире так не получается.