– Луи видит тебя такой, как ты есть, Ронни. Не ищет он какую-то призовую жену. Ему нужен партнер в жизни.
– Надеюсь, что ты права.
– Я не особо знаю, как там у вас сейчас, но уверена: Луи нужна жена-партнер, а не кукла Барби.
Она вяло улыбнулась и снова нахмурилась.
– Спасибо, но это мне полагается тебя утешать. Ты собираешься им говорить?
Я оперлась руками на раковину, посмотрела на Ронни сквозь занавес собственных темных, длинных волос. Слишком длинные они отросли на мой вкус, но Мика заключил со мной договор: если я обрезаю волосы, он тоже их обрезает, потому что тоже любит носить их покороче. Так что впервые после школы у меня волосы скоро будут до талии, и это всерьез начинало действовать мне на нервы. Ну, сегодня мне вообще все действует на нервы.
– Пока я не буду знать точно, им знать не надо.
– Даже если да, Анита, им говорить не обязательно. Я на пару дней закрою агентство, мы поедем на долгий девичник, а вернешься ты уже без проблемы.
Я отвела волосы назад, чтобы видеть ее ясно. Наверное, у меня на лице было все написано, потому что она спросила:
– А что такое?
– Ты всерьез предлагаешь, чтобы я никому из них не говорила? Просто на время уехала и сделала так, чтобы волноваться уже не надо было ни о каком ребенке?
– Это твое тело, – сказала она.
– Да, и я им рисковала, регулярно занимаясь сексом со многими мужчинами.
– Ты же принимала таблетки.
– Да, но чтобы риска не было совсем, надо было по-прежнему использовать презервативы, а я от них отказалась. Если я… беременна, я с этим разберусь, но не так.
– Но ты же не о том, чтобы его сохранить?
Я покачала головой:
– Я еще не знаю даже, беременна ли я, но если да, то я не могу не сказать отцу. У меня близкие отношения с несколькими мужчинами. Я не замужем, но живем мы вместе. Живем одной жизнью. Такой выбор я не могу сделать, никому из них не сказав.
Ронни замотала головой:
– Ни один мужчина не захочет, чтобы женщина делала аборт, если у них серьезные отношения. Они всегда хотят, чтобы она ходила босиком и беременная.
– Такой разговор подошел бы твоей матери, но не тебе. Или уж не мне точно.
Она отвернулась, чтобы не смотреть мне в глаза.
– Я только могу тебе сказать, что бы сделала я. Извещать Луи в программу не входило бы.
Я вздохнула, уставилась в окошко над раковиной. Много что я могла бы сказать, но ничего такого, что стоило бы говорить. Наконец я выбрала такую фразу:
– Ладно, сейчас проблема не у тебя и Луи. Это у меня и…
– И? – спросила она. – Кто тебе брюхо накачал?
– Спасибо за формулировку.
– Я могла бы спросить «Кто отец?», но как-то жутковато прозвучало бы. Если ты беременна, то там всего лишь крошечный, микроскопический комочек клеток. Это не ребенок. Это пока еще не человек.
Я покачала головой:
– Мы с тобой согласились, что по этому вопросу не согласны.
– Но ты же за свободный выбор?
– Да, – кивнула я. – Но я считаю, что аборт отнимает жизнь. Я согласна, что у женщины есть право выбирать, но также считаю, что все равно это отнятие жизни.
– Либо ты за выбор, либо ты пролайфистка. Но не то и другое сразу.
– Я за выбор, потому что никогда не была четырнадцатилетней жертвой инцеста, которую обрюхатил собственный отец. Не была женщиной, которая умрет, если не прервать беременность, или девчонкой-подростком, которая наделала глупостей; жертвой изнасилования тоже не была. Я хочу, чтобы у женщин был выбор, но я все равно верю, что зародыш живой – особенно если такой большой, что может жить вне утробы.
– Католичка – это на всю жизнь, – сказала Ронни.
– Может быть, но думается, что отлучение меня могло излечить.
Папа объявил, что все аниматоры – те, кто поднимает зомби, – отлучаются от церкви до тех пор, пока не покаются, не оставят пути зла и не прекратят свое занятие. Чего Его Святейшество, похоже, не просек – так это что поднимать зомби – парапсихическая способность, и если мы не будем поднимать их регулярно за деньги, то в конце концов будем поднимать их случайно. В детстве я случайно подняла погибшую собаку, а в колледже – преподавателя-самоубийцу. И всегда гадала, не было ли и других, которые меня не нашли. Может быть, некоторые из случайно поднятых зомби, которые иногда появляются, – результат чьих-то нетренированных или вышедших из-под контроля способностей. Я одно только знала: если бы Папа как-нибудь в детстве проснулся, а в кровати у него свернулась клубком мертвая собака, он бы захотел научиться управлять своей силой. А может быть, не захотел бы. Может, он бы решил, что это зло, и молитвой можно его отогнать. Мои молитвы такого эффекта не возымели.
– Но ты же не хочешь на самом деле оставить это… этого ребенка, или что оно там.
Я вздохнула:
– Не знаю. Одно я знаю: я не могла бы уехать, сделать аборт и своим бойфрендам ничего не сказать. Никогда не сказать, что один из них мог иметь от меня ребенка. Просто не могла бы.
Она так затрясла головой, что волосы разлетелись у нее по лицу, закрыли глаза, и Ронни резко отвела их, будто дернула себя за волосы.
– Я пыталась понять, как это ты счастлива, живя не с одним мужчиной, а с двумя. Я пыталась понять, что ты любишь этого сукиного сына вампира – в каком-то смысле. Я пыталась, но если ты станешь размножаться… на самом деле родишь ребенка, этого я просто не смогу понять. Не смогу.
– Тогда не надо. Тогда уходи. Если не можешь понять, уходи.
– Я не в том смысле. Я в том, что не могу понять: зачем тебе так усложнять свою жизнь?
– Усложнять жизнь? Что ж, можно и так назвать.
Она скрестила руки на груди. Ронни – она высокая, стройная и белокурая. Все, о чем я в детстве мечтала. Даже грудь у нее достаточно маленькая, чтобы скрещивать руки на груди, а не под грудью – это мне тоже недоступно. Когда она в юбке, ноги у нее просто бесконечные, а у меня… А, ладно.
– Хорошо, значит, ты хочешь им сказать? Так скажи Мике и Натэниелу, чтобы принесли тебе тест, и проверься.
– Только после теста. Не хочу, чтобы кто-нибудь знал, пока я не знаю сама.
Она посмотрела на потолок, закрыла глаза и вздохнула:
– Анита, ты их обоих любишь. Спишь еще с двумя. Ты никогда не бываешь одна. Когда ты найдешь время купить тест, уж тем более уединиться, чтобы его сделать?
– Могу себе купить в понедельник, по дороге на работу.