Эта просьба меня озадачила. За все время, пока я поднимаю мертвецов, ни разу никто не просил объяснить. Обычно люди относятся к этому – и ко мне – как к грязной маленькой тайне. Такое, что иногда может понадобиться, но в подробности лучше не вникать. Вроде как изготовление колбасы. Ее приятно есть, но лучше не знать, как ее делают.
Я закрыла рот и кое-как смогла сказать:
– Хорошо.
Конечно, так как никогда раньше мне не приходилось объяснять, я и не знала, как это сделать. Объяснить магию людям, не способным ее применять? Парапсихический дар объяснить человеку, у которого его нет? Убейте меня, если я знаю, как это сделать. Но я попыталась.
– Первым делом мы ставим круг защиты.
– У меня вопрос к маршалу Блейк, ваша честь, – перебил Сальвия.
– Она не свидетель, мистер Сальвия, – ответил судья.
– Без ее способностей свидетельские показания не могут быть получены. Разве не так, ваша честь?
Судья на секунду задумался.
– Да, но все, о чем я просил маршала, – это объяснить механизм того, что она собирается делать. Это не есть дача свидетельских показаний.
– Нет, но она – свидетель-эксперт, как любой судебно-медицинский эксперт.
– Не уверен, что аниматор является судебно-медицинским экспертом, мистер Сальвия.
– Но ведь она – эксперт по подъему мертвых?
И снова судья задумался. Он увидел западню, в которую нас заманил его маленький вопрос. Если я даю информацию для протокола суда, то эта информация должна быть открыта вопросам обеих сторон. Ой, хреново.
– Я согласен, что маршал Блейк – эксперт по подъему мертвых.
Лабан, главный представитель другой стороны, заявил:
– Я думаю, что все мы с этим согласны. К чему сводится тезис защиты?
– Если она – эксперт-свидетель, то мы должны иметь возможность ее допросить.
– Но она не дает показаний, – возразил судья. – Она объясняет, что собирается делать, чтобы мы могли это понять.
– Чем это отличается от сбора любых других улик? – спросил Сальвия. – Если бы она была экспертом любого иного рода, мне разрешено было бы задавать вопросы по ее методологии.
Надо отдать ему должное, в этом была логика. И этой логикой он мог бы задержать нас всех на несколько часов.
– Ваша честь, – спросила я, – могу я задать вопрос мистеру Сальвии?
Судья подарил меня долгим пронизывающим взглядом, потом кивнул:
– Разрешаю.
Я посмотрела на адвоката. Он был ненамного выше меня, но держался прямо, как шест. Я тоже, но его осанка была более агрессивной, будто он собрался для атаки. Наверное, так оно и было – в каком-то смысле.
Мне приходилось свидетельствовать в суде, когда какой-нибудь адвокат начинал крючкотворствовать и пытался выиграть апелляцию против зомби, который сказал то, а не это. Однажды меня даже вызвали в суд по делу страховой компании, которая оспаривала свидетельство зомби на том основании, что покойники недееспособны и свидетельствовать не могут. Я тогда прекратила бесконечные вызовы в суд предложением привести на заседание зомби, чтобы он дал показания открыто. Предложение было принято. А случилось это в те дни, когда зомби у меня были куда больше похожи на гниющих мертвецов, чем сейчас.
Мы все тогда попали в газеты, а журналисты подняли шум насчет того, что злобная страховая компания второй раз нанесла родственникам моральную травму. Это было началом встречного иска за моральный ущерб. В конце концов страховая компания после второго суда заплатила куда больше исходной страховой претензии. Урок все запомнили, и с тех пор я работала на кладбищах, а не в зале суда. Но тогда я неделями выслушивала доказательства, что я никакой не судебно-медицинский эксперт. Бедняга Сальвия не знал, что сейчас я эти аргументы на него и вылью.
– Мистер Сальвия, вы хотите сказать, что большинство улик может быть истолковано по-разному в зависимости от того, какой эксперт интерпретирует эти улики?
Он задумался на секунду. Адвокаты вообще редко отвечают на вопросы сразу, тем более в суде. Им сперва надо как следует вопрос обдумать.
– Я бы согласился с таким утверждением.
– Если бы моей работой был сбор ДНК или других вещественных доказательств, мои действия могли бы быть подвергнуты изучению, поскольку от методики сбора может зависеть надежность улики. Вы согласны?
Мика глянул на меня – я в ответ пожала плечами. Я могу прижать адвоката к стенке – если есть серьезная причина. Желание выбраться отсюда до пяти утра таковой причиной являлось.
Наконец Сальвия осторожно ответил:
– Более или менее согласен, и именно поэтому я должен расспросить вас о ваших методах и понять их в достаточной степени, чтобы представлять моего клиента.
– Но, мистер Сальвия, то, что я собираюсь сделать, не будет допускать никаких истолкований.
Он обернулся к судье:
– Ваша честь, она отказывается объяснить свои методы. Если я не буду понимать, что делает маршал, то как я смогу обеспечить моему клиенту адекватную защиту?
– Маршал Блейк! – обратился ко мне судья. – Мне очень жаль, что я поднял этот вопрос, запросив у вас информацию, но я считаю заявление защиты обоснованным.
– Ваша честь, относительно большинства экспертов я бы тоже сочла это заявление обоснованным, но перед тем, как вы вынесете решение о том, может ли защита задавать вопросы о каждом моем действии, могу ли я сделать одно заявление?
– Я не разрешу ему задавать вопросы о каждом вашем действии, маршал, – сказал он с улыбкой, которая даже при лунном свете излучала самодовольство. А может, я, увидев перед собой перспективу всю ночь отвечать на вопросы, пришла в несколько раздраженное состояние. Мне никогда еще не приходилось поднимать мертвеца под градом вопросов враждебно настроенных юристов. Веселым времяпрепровождением это назвать было бы трудно. – Но я разрешаю вам сделать ваше заявление.
– Если я сегодня подниму Эмметта Роуза из мертвых, это произойдет на ваших глазах?
– Вы обращаетесь ко мне, маршал Блейк? – спросил представитель защиты.
– Да, мистер Сальвия, я обращаюсь к вам.
Я очень старалась не выдать голосом, что терпение у меня кончается.
– Тогда не могли бы вы повторить вопрос?
Я повторила и добавила:
– Если мне не удастся сегодня поднять Эмметта Роуза из мертвых, это тоже произойдет на ваших глазах?
Даже в прохладной темноте под деревьями было видно, как он задумчиво хмурится.
– Да.
Но он произнес это медленно, будто он, хотя и не видел ловушки, подозревал, что она есть.