– Мужчины не плачут, – упорствовал Чарли.
Воцарилось молчание, и тогда Джеймс возразил:
– А вот и плачут.
Вин затаила дыхание, наблюдая, как пристально Чарли смотрел на отца, видимо сомневаясь в правоте этого утверждения.
– Никогда не бойся выражать свои эмоции, Чарли, – сказал Джеймс, крепко обнимая сына. Не прошло и минуты, как напряжение ушло, и мальчик прильнул к отцу.
Вин молча вышла из спальни, закрыла за собой дверь и прислонилась к стене.
Ведь это то, чего она так терпеливо ждала все эти годы: Джеймс приласкал сына, выказал свою любовь. Но теперь, когда…
Позади нее легонько скрипнула дверь.
Не оборачиваясь, Вин знала – Джеймс стоит у нее за спиной. Слегка повернув к нему голову, она заметила, что ее халат не застегнут и тусклый свет обрисовывает полноту грудей.
Мгновенно покорясь какому-то наваждению, смешанному с безысходностью, она почувствовала, что по телу разлилась волна озноба; соски вдруг затвердели и теперь выдавались через тонкую ткань ночной сорочки.
Даже в полутьме можно было различить пристальный взгляд Джеймса. Он слегка наклонился в ее сторону и сказал:
– Неудивительно, что ты пришлась по вкусу владельцу отеля. Вин, неужели с ним лучше, чем было у нас с тобой?
Она онемела от изумления, но, преодолев скованность, все же ответила:
– Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы – и замечу для сведения, что мои отношения с Томом совсем не ограничиваются только сексом…
Тут же Вин ужаснулась своим словам. Кто потянул ее за язык? Отношения с Томом… почти сошли на нет.
– Значит, он не очень хорош в постели.
Эти слова, продиктованные задетым мужским самолюбием, взбудоражили ее, понуждая признать свою собственную уязвимость.
– Когда я встретила тебя, я… была девочкой… ребенком.
– В моих объятиях ты не была ребенком, Вин. – Его голос звучал раздраженно. – И, кроме того, – мягче добавил он, – общеизвестно, что женщины достигают пика своей сексуальности к тридцати.
Трудно было не заметить, как трепещет от волнения ее тело. Чтобы подавить в себе возбуждение, она гневно обронила:
– Я сделала выводы из своих ошибок, Джеймс. Сексу я теперь придаю гораздо меньше значения.
– Меньше?
Она стушевалась. Минуту они стояли друг против друга, будто два изнуренных войной противника, а в следующую – он заключил ее в объятия. Она прильнула к нему всем телом, ей казалось, что его сердцебиение контролирует ее кровоток. Джеймс дышал прерывисто, переполняемый страстью, воспламененный ее любовным порывом.
Но как же так, этого не может быть, этого не должно быть, уговаривала она себя, охваченная паникой. В голове все поплыло; она лишь ощутила, как его рука, перестав сжимать талию, теперь скользила по плечу, по изгибу шеи, отбрасывала прочь тяжелую прядь волос, а большой палец словно пробовал нежность кожи, вызывая всплеск таких знакомых, но забытых эмоций. Да, сознание лишь регистрировало происходящее, но уже утратило власть над телом, над мускульным напряжением, над стихией жестов.
Голова как-то сразу отяжелела, склонилась вперед, ища хоть какую-нибудь опору. Кожа стала островосприимчивой, груди отяжелели, разбухли от такой знакомой сладостной боли.
– Он тоже так делает, Вин? – послышался сдавленный голос Джеймса, а его язык в это время щекотал плечо, неустанно разжигая ее, живо возвращая воспоминания, желания, чувства, некогда столь решительно преданные забвению. – Или так? – Губами он коснулся мочки уха, язык скользнул по ушной раковине, а руки нырнули в волосы, запрокинув голову.
Внутренний голос подсказывал ей, что нужно отпрянуть, но все ее существо противилось этому. Наоборот, она прильнула к нему теснее, ощущая невесомость своего тела, блаженную ласку, разливающуюся от его прикосновений.
Он целовал ее, как когда-то в прошлом. Вин испытала трепет, чувствуя под ладонями бархатистую теплоту его кожи, не понимая, как ее руки проникли под его халат; ощутила пугающий, зовущий соблазн и подивилась, что чувства, столько лет казавшиеся омертвелыми, теперь растревожены с новой силой.
Растревожены… и баста. Конечно, нелегко забыть мужчину, заставившего пережить подобные ощущения. Вин тщилась произнести его имя, чтобы остановить его руки, напомнить, что они не любовники, а враги.
Но, пытаясь воспротивиться, она была понята неверно, и его объятия лишь стали крепче. Он прильнул к ее устам, будто отвечая на немое приглашение.
Вин уже забыла, как это бывает, когда мужчина целует с такой откровенностью, с такой надеждой на ответную страсть. Однажды пробудив в ней женщину, он готовился сделать это снова…
– Вин… Вин… Вин…
Словно в такт произносимому имени, учащенно билось его сердце, посылая импульсы ее безмолвному телу.
Он вновь принялся целовать ее приоткрытые губы, заставляя всю трепетать от удовольствия и ощущать напористое проникновение языка между губ. Другая его рука теперь скользила вверх и скоро достигла шелковистой округлости груди. Вин почувствовала, что и он получает удовольствие, касаясь ее, так как его тело тоже неистово трепетало. Рука слегка подрагивала, когда его большой палец очерчивал окружность соска.
Она попыталась смежить веки и отвернуться, но какая-то игра теней заставила ее скосить глаза вниз, и контраст между бледностью ее груди и его загорелой рукой приковал ее взгляд.
Теперь Джеймс пристально разглядывал ее тело. Взгляд казался сосредоточенным и даже свирепым, а когда он произнес ее имя, в груди разлилась истома. Потом он наклонился, чтобы взять ее на руки; шлепанцы свалились, а он понес ее, о Боже, в комнату, где спал. В ту самую, где они были когда-то вместе, в комнату, где она не могла оставаться одна.
Вин пыталась сопротивляться, пыталась собрать остатки воли, но, положив ее на кровать, он начал целовать ее грудь требовательно и неистово; ее сердце екнуло, когда стало очевидным, как он возбужден. Наверное, она могла остановить его, вырваться из объятий, могла уклониться от жадных мужских губ, но время было упущено, и теперь его щекочущий язык взял верх над ее слабым телом. Ртом он захватил упругий сосок, лицо пылало, руки нетерпеливо преодолевали барьер ночной рубашки – и вот уже ее обнаженное тело оказалось в его власти.
Восторг, который она не надеялась испытать вновь, захлестнул волной. Потеряв власть над собой, Вин начала постанывать, уже ничего не стесняясь. До Джеймса она представить себе не могла, что можно так чувствовать, так желать, и поначалу пришла в смятение от прилива чувств. Но он был терпелив, давал понять, какое удовольствие доставляет ему ее чувственный отклик, и постепенно Вин научилась отвергать стыдливость и расслабляться. Оказалось, ее тело слишком хорошо усвоило давние уроки.
Машинально она пыталась сопротивляться, напоминала себе о причинах, не позволяющих расслабиться, но в падающем с улицы свете различила наготу Джеймса, а в предательской темноте резче пахло его тело – запах такой знакомый, что Вин поспешила уткнуться в его грудь и вдыхать, вдыхать. Руки обрели свободу, судорожно пытаясь ощупать все, что попадалось им на пути. Она уподобилась человеку, который долго находился на строгой диете, а теперь получил доступ к запретному, но, как любому разумному приверженцу диеты, ей следовало бы умерить желания. И только по одной причине: она не привыкла к такой роскоши и передозировка оказалась бы пагубной. Однако Джеймс сосредоточил свое внимание на другой груди, и острые стрелы удовольствия устремились, чтобы поразить ее чрево, в то время как его губы, прикоснувшиеся к груди, привели мысли в полное смятение.