– Значит, мэр. Ясно! – я скрипнула зубами и прищурилась. Ненавижу жирных похотливых скотов. А грязных похотливых скотов, пристающих к несовершеннолетним иномирянским девочкам – ненавижу вдвойне. Так может, мэр знает? И, может быть, мэр знает не только про вилы, но и про лесные… чудеса? А? Как там… рыба с головы гниет?
– Ты это… не надо зыркать-цыкать! Феанорка дозыркалси. Кто знает, тот сидит и молчит. Тихо сидит и воду в болотах коломутит.
– Разберемся. Не такие у нас землю грызли! Болота, значит. Оч-чень хорошо… И что молчит, тоже не страшно. У нас долго не молчат. Быстро говорить начинают.
– Гляди-ка, чисто голодримка, – восхитилась Эфа. – Глаз горит, зуб блестит. Как вспомню, так вздрогну.
– А вы действительно помните, сударыня? То есть… я хотела сказать, вам же лет тогда… много?
– Женщине столько лет, на сколько она выглядит, – закокетничала гоблинша. – Слышала такое? Много. Ай, много. И все мои.
Балрог, если она – действительно настоящий, самый натуральный живой свидетель… прямиком из Первой Эпохи… можно сказать, очевидец… О! Да Моргот с ними, с этими вилами! Бабке же цены нет!
– Ох, да вы отлично выглядите! – я сделала рукой нетерпеливый жест. – Скажите, а вы вот помните… ну… какой он был? – и уставилась на Эфу со смесью восторга и недоверия во взгляде. Ведь врет же наверное… Или не врет?
– Помню… Здоровенный такой, брюнет, зелено вино хлестал в три глотки… Ага! Поджигал и тудой. И без закуси, заметь.
– Как, говорите, пил? Поджигал? – на одной только этой неизвестной детали из биографии легендарного героя древности вполне можно защитить диссертацию. Или схлопотать пол-метра отличной нолдорской стали в живот. Или девять грамм не менее хорошего свинца. Или… Но как же интересно! Пить спиртное горящим! Как же это? – Любопытно… надо будет попробовать…
– А как они песни орали на пару. Злей как затянет…наорутся и мордой в щи – бух!
– А какие песни-то?! – Я чуть ли не взвыла от любопытства. – Ну песни-то какие? Эх, бабушка! Эх, где вы были, когда я тему диплома выбирала?!
– Знамо какие! Из-за острова на стрежень… выплывают телерийские челны Вот хто-то с ледника спустился, наверно, то Фингон идет…
Ой, я овца! У меня же диктофон есть! Так… так, надо это срочно задокументировать… обязательно. Это свидетельство уникально!
– Давайте, давайте!! Я сейчас… я только диктофон… Эру Великий! Живая свидетельница….Эфа Горыниевна! Да вы… А можно вопрос еще… – Я даже чуть покраснела и смутилась: – А вы Его насколько близко… знали?
– Ну как? Дружбан моего супружника был. Ты, девка, ничо не подумай. Злей бы мне башку оторвал.
– Ну что вы, что вы… я ж ничего такого! Честно!
– Ежли б я чего… того… не этого…. Ох! Смотри, птица моя сизокрылая, смотри, береги своего синеглазого…
Зеленые, словно молодая травка, глаза Эфы подозрительно заблестели. Что это, слезы?
– Это вы про что это, Эфа Горыниевна? – я настороженно нахмурилась. Что-то не нравится мне этот поворот, совсем не нравится…
– Где теперича мой крылатый, эх! Не уберегла! И могилки уж не сыскать. Там теперича море, где я его схоронила. Береги синеглазого. У него работа опасная. Потом поздно будет за локотки себя кусать, – причитала гоблинша.
Я почувствовала, как сами собой поползли вверх мои брови. Что-то я не пойму… отчего вдруг этот всплеск… участия?
– Защищать товарища – мой долг, – отчеканила я. – И совершенно не понимаю, при чем тут…
– Вот! А потом еще спрашивают, отчего мужика тоска берет, – нахмурилась гоблинша. – Отчего он в петлю готов лезть? Ну да ладно, красавица, ты ж не дурища, ты и так поймешь, что к чему. Книжек, небось, умных начиталась? Все знаешь. Я вот тоже читала, читала. А потом – хлоп, и нет моего Злея. Четыре эпохи уж миновало. А все плачу в подушку.
– Что же мне, пытать его, что ли? – в сердцах пробормотала я. – Молчит, как пиндостанский орк на допросе. А я, сударыня, угадывать не собираюсь. Равно как и гадать. И мысли читать не намерена! Все эти уловки, ужимки, зелья… бесчестно и трусливо. Мне нужно знать – знать от него самого. Чистосердечное признание, если угодно. Впрочем, – я вдруг опомнилась, осознав, что вот так запросто взяла и выложила этой старой ведьме если не всю подноготную, то немалую часть ее, – это все к делу не относится. Совершенно. Так, о чем мы… – и рассеянно потерла лоб, силясь вернуться к теме беседы.
– О брюнетах, – ухмыльнулась Эфа. – Самое девичье дело – о брюнетах языки чесать. Они такие. Ты ему улыбнись поласковей, а он все и скажет. Все-все, чего душа желает. Да.
– Недосуг нам улыбаться, – хмуро заметила я. – Вот найдем эти морготовы Вилы и колдуна-гада повяжем, тогда и разберемся. Он у меня землю жрать будет! Да! А ведь вы, Эфа Горыниевна, знаете, кто он такой, наш злодей-чародей.
– А будешь хмуриться, морщинка меж бровями заведется. Сердиткой называется. И сердитым я ничо не говорю, точь-в-точь наш синеглазенький. Сижу вот, в окошко гляжу. На болота. Там много чего интересного происходит. Ночью. Я никогда ничего не говорю, милая, потому что, ежли ты умный, то и так все уразумеешь, а ежли дурак, то кто тебе злобный лекарь? – и коварно подмигнула мне зеленым глазом.
Вот здорово! Ловко она это все свела на «сердечные дела», ловко. Ну что ж, опыт есть опыт. Впрочем, преступника она если и покрывает, то не по дружбе. Может быть, запугал? Хотя чем можно запугать эту ведьму?
– Понятненько, – протянула я, криво улыбаясь. – Ну, молчите, Эфа Горыниевна, молчите, Намо вам судия.
– Не-а, лапушка, – хихикнула Эфа. – Нам тока перед Самим ответ держать.
Очень смешно. Обхохочешься.
– Ну, это уж ваше дело, – я дернула плечом. – А у нас – убийца. Так. Все ясно с вами. Не беспокойтесь за вашу Катерину, с мэром мы разберемся.
– Тоже дело. Но синеглазого убереги. Он тебе ишшо пригодится, – расхохоталась гоблинша, показав острые белоснежные зубы.
Тьфу! Ведьма!
* * *
От гоблинши Нолвэндэ Анарилотиони вышла в состоянии странной растерянности.
– Ну и дела. Она ж Самого знала.
– Самого – это кого? – осведомился Эринрандир.
– Феанора! Куруфинвэ Феанаро! Самого, лично. О!
Меноваззин хмыкнул и покосился на бабку с сочувствием. Должно быль, жизнь у Эфы выдалась тяжелая и долгая. Эрин тоже восторга от услышанного не испытывал. И вовсе не по причине исторических параллелей, а из банального опасения за тонкую душевную организацию мыслечтицы. Не ровен час, узнает о национальном кумире те вещи, о которых предпочитают не упоминать в официальных учебниках истории.
Оно, знаете ли, спокойнее о подноготной великих личностей не ведать. Никто не идеален, никто не безупречен. А уж с очевидцами легендарных событий так и вообще знаться себе дороже.