Это было нечто вроде проверки систем перед стартом космического корабля.
– Номер телефона Мешкова в военной части в антиопределитель введен?
– Да, – отрапортовал техник. – Если у абонента стоит определитель номера, то высветятся именно те цифры, которые вы мне дали.
– Хорошо, – кивнул Бахрушин.
– И если он пожелает тут же перезвонить, звонок тут же попадет к нам.
– Молодец. Все помнишь? – спросил Леонид Васильевич Лешу. Тот кивнул.
Бахрушин надел наушники, чтобы слышать разговор.
– Если не ясно, что отвечать, смотри на меня, я подскажу.
Леша кивнул. Его глаза озорно поблескивали, хотя лицо сделалось почти каменным. Такое случается у актеров перед выходом на сцену.
– Ну, Алексей, поехали!
Раздались сухие щелчки, набирался номер. В наушниках на голове Бахрушина зазвучали длинные гудки.
Толстошеев крепко спал, темнота в спальне была полная. Владелец автосервиса не выносил света. Телефонный звонок вспорол ночной мрак, и Матвею даже показалось, что он, как белая нить, прошивает черное сукно темноты.
Он вздрогнул, открыл глаза. Телефон продолжал звенеть. На экране аппарата высветился номер. Немного было номеров, владельцам которых Толстошеев согласился бы ответить ночью, разве что, взял бы трубку и послал на три буквы.
– Мешков, служебный номер, – тряхнув головой на тонкой шее, пробурчал Матвей и прижал трубку к уху.
– Алло, алло, Матвей, ты меня слышишь? – Лешка виртуозно изобразил полковника-тыловика.
– Ну, слышу, слышу тебя, Мешков. Что, напился, счет времени потерял? На часы посмотри!
– Я трезвый. Тут вот какое, Матвей, дело… Я сейчас уезжаю, срочная командировка на Кавказ.
– Ну и что? Уезжай, – вяло отреагировал на сообщение Толстошеев, – ты же мне все равно ничем помочь не можешь.
– Ошибаешься. Есть человек, запомни, фамилия Рублев, зовут Борис.
Надежный мужик. Я бы вас не сводил, я бы сам с ним работал, но служба есть служба.
Толстошеев спросонья с трудом въезжал в то, что говорил Мешков.
– Я при чем?
– У него есть то, что тебе надо позарез.
– Не понял, что у него есть?
– Швейные иглы, о которых ты просил.
– Иглы у него есть? – Толстошеев сел на кровать, сбросил босые ноги и, продолжая слушать Мешкова, ногами нашел тапки.
– Все, у меня нет времени, машина ждет.
– Погоди, погоди, Мешков, когда этот Рублев ко мне заскочит?
– Может, завтра, может, послезавтра. Я его по полной напряг, так что, думаю, он тебе поможет. А ты обо мне не забудешь, да, Матвей?
– Не забуду.
– Ну, пока, до встречи. Бегу!
Толстошеев еще прижимал трубку к уху, издающую короткие гудки.
– Ничего себе! – он бережно положил трубку на рычаги аппарата, а затем шаркающей походкой направился на кухню, вытащил из холодильника банку пива, откупорил ее, принялся жадно лакать, понимая, что если и заснет, то не скоро.
– Ну? – взглянув на полковника Бахрушина, спросил рэпер Леша.
Полковник, как заядлый театрал, тихо зааплодировал. Техник – тоже. А Леша сбросил ноги со стола, смахнул с полированной поверхности песок и поклонился, тряхнув разноцветными прядями.
– Если еще что надо – звоните!
– Алексей, ты, надеюсь, понял?
– Я все понял, не дурак. Соображаю, в каком заведении нахожусь. А швейные иглы из разговора – это что, кстати?
– Так, железо… Тебя, кстати, это не должно интересовать, ты же не портной?
– Это точно, к такой работе у меня руки не лежат.
И полковник Бахрушин под занавес рассказал анекдот, который ему очень нравился – о двух евреях, о Семе и Фиме: Сема был портной, а Фима сапожник. И вот однажды, сидя в мастерской и занимаясь своим делом, они разговорились. Сема тачал сапоги, а Фима шил жилетку.
«Если бы я был царем, я бы жил очень хорошо», – сказал Фима.
«А я бы жил еще лучше», возразил Сема.
«Почему?»
«Потому что если бы я был царем, я бы при этом еще немножко шил».
Анекдот развеселил Лешу и капитана Брюлова. Бахрушин же, рассказав анекдот, даже не улыбнулся. Он думал о том, что принесет ему завтрашний день.
* * *
Жизнь на автосервисе кипела круглые сутки. Посетители приезжали, пригоняли битые автомобили, забирали отремонтированные, рассчитывались, благодарили, договаривались. В мастерских гудели станки, сварка разбрасывала снопы искр, снимались кузова, крылья, красились, ставились новые. Слесари, механики, электрики переругивались.
В одиннадцать утра у ворот автосервиса остановился джип «чероки». С первого взгляда было понятно, что машина не требует ремонта, и принадлежит человеку с деньгами. Трижды резко взвыл сигнал, и хоть никто не знал владельца джипа со смоленскими номерами, но один вид солидного автомобиля заставил охранника распахнуть ворота. Джип въехал на территорию и по узкому коридору мягко покатил прямо к мастерским.
Правое стекло опустилось:
– Эй, мужик, – послышался властный голос, – слесарь с покрышкой на плече замер как вкопанный. – Где тут твой шеф обитает? Он мне нужен.
– Толстошеев, что ли, Матвей Иосифович? Так это там, дальше! Туда на машине не доедешь. Придется выйти.
Джип припарковался между двумя дорогими тачками. Двое мужчин вышли, оба были рослые, широкоплечие, один постарше, с сединой на висках и с чуть тронутыми сединой усами.
Он шел уверенно, легкой, пружинистой походкой. Его спутник держался сзади, то и дело поглядывая по сторонам, словно прикрывал его.
Толстошеев разглядывал визитеров сквозь планки жалюзи. Он стоял в отдалении – так, чтобы его не видели с улицы.
– Незнакомые ребята, – пробормотал он. Ночной разговор с Мешковым не шел из головы. – Неужели это его люди? Похоже. Случайные люди сюда заезжают редко, всех в лицо знаю. Но первым разговор затевать не стоит.
Он сел за стол и сделал вид, что чрезвычайно занят, подвинув к себе кипу бумаг. Дверь открылась и довольно просторный кабинетик сразу сделался тесным. Пришедший крепко сложенный мужчина стоял, чуть наклонив голову, широко расставив ноги. Он был похож на спортсмена в начале дистанции, по которой ему завтра предстоит бежать.
– Здорово, – глухо произнес он и посмотрел на Толстошеева.
– Здравствуйте, – отозвался хозяин автосервиса и чуть заметно улыбнулся, но бумаги от себя не отодвинул.
– Я Рублев, – назвался мужчина, – а Мишаня – он со мной.