На полу валялись патроны, гранаты, лежало несколько карабинов со связанными ремнями.
– Выходить на свет, приказываю! – крикнул один из охранников и для убедительности щелкнул затвором пистолета.
Шура с Петровичем сидели на корточках, несколько раз уменьшившись в размерах. Если бы одежда могла сокращаться от страха, да и обувь тоже, то, наверное, сейчас Петрович и его напарник Шурка выглядели бы как маленькие гномики. Мужчины переглянулись. Никому из них не хотелось принимать решение, каждый понимал, первого, кто выйдет, будут бить сильнее. Правда, второму достанется тоже, в этом не оставалось сомнения.
– Сколько их? – прошептал Шурка.
– Хрен его знает! Выгляни.
Шурка отрицательно покачал головой, затем пошевелился, и это движение неуклюжего деревенского жителя сделало свое дело. Стена ящиков начала заваливаться и рухнула. Шурка и Петрович, закрыв головы руками, сидели на полу под прицелами пистолетов.
– Руки вверх!
Руки Петровича слушаться не хотели, тем более что в одной руке была зажата граната с вывинченным запалом. То, что запала в гранате нет, Петрович от страха не сообразил.
– Руки, я сказал! – охранник помоложе осторожно приближался.
– Да я вас, б… всех взорву! – крикнул Петрович и швырнул гранату. И тут же нырнул за ящик, упал на пол, закрывая голову руками.
Охранники стрелять не рисковали. Половину содержимого складов составляли боеприпасы. Граната, прыгая, поскакала по бетонному полу и остановилась, подкатившись к одному из охранников.
– Придурки! – сказал тот.
В это время в пролом вошли двое широкоплечих мужчин, разительно отличавшихся от остальных и внешностью, и одеждой. Они выглядели так, словно только-только вышли из машины, прибывшей из Москвы. Это были люди Сундукова.
– Что тут у вас? – глядя на двух лежащих в наручниках мужчин, поинтересовались они.
– Два урода забрались.
– Не два, а три, – уточнил москвич. – Ну-ка, переверни их на спину, дай на рожи взглянуть.
Увиденное разочаровало.
– Я его знаю, это тракторист из деревни. Петрович, ты чего тут делаешь?
– по-свойски обратился он к вору.
– Да я вот… тут… с мужиками выпить… проветриться пошли… интересно стало, что тут делается…
– Для этого стену надо было ломать, да? – москвичи смотрели на задержанных, зло переглядываясь.
Приволокли и третьего грабителя с разбитым в кровь лицом. Всех троих усадили к стене, их руки сковывали наручники. Ни Шуру, ни Петровича пока не били, ждали распоряжений.
– Что вам здесь надо? Только давай начистоту! – один из москвичей присел на корточки и выпустил дым прямо в лицо Петровичу.
Петрович набрал воздух, но не решившись заговорить, со свистом дохнул водочным перегаром. Москвич отвернулся, скривил рожу.
– Ну и вонь!
В том, что все трое пьяны, сомнений не оставалось.
– Мы к Любке пошли, хотели… вы же понимаете, чего мы хотели… Она одна, а нас трое, – Петрович взялся философствовать. Охранники внимательно слушали. – Баба, она существо слабое, выпила стаканчик и с копыт. Мы детей покормили, – показывая свою сердобольность о чужих детях, тараторил Петрович, надеясь, что это смягчит вооруженных мужиков.
– Вы, значит, гуманисты, добрые?
– Добрые мы, добрые! Шура, скажи, мы добрые?
– А кто стену ломал? – спокойно спросил москвич, глядя на перепачканную телогрейку Шуры.
– Я, – признался тот.
– Хорошо, хоть признался. Впервой сюда забрались? – спросил москвич.
– Конечно! Мы бы сюда и не лезли, если бы знали, что тут такое! – поглядывая на ящики, продолжал говорить Петрович.
– Ну вот, теперь знаете. Объект стратегический, охраняется.
– Какого черта…
Один из охранников подошел к москвичу и принялся шептать на ухо.
– Это местные пьяницы. Петрович нам иногда помогал, всякий хлам вытаскивал, трактор у него.
– И что из того?
– Мужики безобидные, надо их отпустить. Накостылять немного и отпустить.
– Ты уверен, что они будут молчать?
Охранник задумался. И тут Петрович сказал:
– Мы хотели аппаратуру украсть, совсем немного, – сколько, он уточнять не стал. – Мы бы продали, деньги бы были… зарплату уже третий месяц не платят. Бес попутал, отпустите, мужики, мы ничего никому не скажем!
– И этот, по-твоему, молчать будет? Да он полстакана выпьет и на весь околоток раструбит, что здесь у нас лежит. Кончать их надо, – москвич сказал это негромко – так, чтобы задержанные не услышали.
– Нельзя же так! Мы их знаем, они местные мужики. Поговорим, попутаем…
Москвич покачал головой:
– Не за то вам деньги платят, чтобы нюни разводить. Проморгали, когда они через забор лезли, теперь и выкручивайтесь.
– Эй, мужики, – крикнул Петрович, – почуяв неладное, – вы чего?
Накостыляйте нам… Если надо что, я бесплатно поработаю, завтра пролом заложим. Вы же меня знаете, я вам никогда не отказывал.
– За бутылку и за деньги не отказывал, а задаром тебя черта с два допросишься!
– Я никому не скажу, и ребята не скажут. Мы не понимаем, что ли, объект-то стратегический! – слово «стратегический» Петровичу нравилось, он его не раз слышал по телевизору и поэтому начал вворачивать, словно это слово могло его спасти. Так верующий поминает Господа в молитве.
– Да, стратегический, – один из москвичей отвернулся, вытащил из-под куртки пистолет Стечкина, из кармана – короткий глушитель и хладнокровно принялся наворачивать его на ствол.
Местные охранники замерли. Они не ожидали такой развязки, еще надеясь, что москвич просто попугает мужиков и отпустит. Больше всего местных поразило то хладнокровие, с которым москвич проделывал процедуру, словно бы занимался этим каждый день по несколько раз.
Москвич с легкой улыбкой повернулся к пленникам и спросил:
– Знаете, что у меня в руке? – он передернул затвор, досылая патрон в ствол, подошел, подсунул глушитель Петровичу под нос. – Понюхай, чем пахнет, урод?
Петрович поверил в то, что его просто хотят попугать и отпустить. В душе он зарекся никогда больше не зариться на чужое. Поэтому решил подыграть москвичу, подался вперед и втянул в себя воздух.
– Порохом пахнет, – сказал он, хотя и пистолет, и глушитель, пробыв день под мышкой у охранника, пахли потом и дорогим дезодорантом. – Понял.
Больше никогда не буду, – улыбнувшись, пообещал Петрович.