– Это я так, к слову, Борис Иванович. И в бою, и в учебе, и в жизни – везде надо быть первым. Сам же ты нас учил! – тут же в руках Порубова появилась бутылка водки.
– А где начатая? Мы же ее не допили!
Мишаня даже не знал, что и сказать. Посмотрел на охранника.
Тот тут же доложил:
– Как обычно, музыкантам отдал.
– Правильно сделал, этого добра у нас хватает. А девчонки где?
– Сзади едут, Михаил Михайлович, в автобусе.
– Я насчет баб ничего не говорил.
– Так, на всякий случай. Вдруг пригодятся?
Комбат и Порубов расхохотались:
– Чем ты занимаешься?
– Я тебе все покажу. Отдохнешь с дороги, в баньку сходишь, и весь город в твоем распоряжении. Хочешь, движение на центральной улице перекрою?
– Ладно, будет тебе. Не надо из моего приезда событие делать, и так переполоху на вокзале хватило. Все думали, министра встречают.
– Нет, так у нас только премьеров встречает, – ответил Порубов, – и эти же девки, кстати, им хлеб-соль подносят. Они в моем ресторане официантками служат, самые красивые в городе. Одна даже на конкурсе красоты второе место заняла, а другая в финал попала.
– Мне такие не нравятся, – сказал Комбат.
– Какие тебе нравятся, Борис Иванович? Ты, кстати, семьей не обзавелся?
Я уж думал, ты с женой приедешь, с ребятишками, а ты, как всегда, один.
– Были бы жена и дети, с ними бы и приехал. А так, о чем говорить, – махнул рукой Комбат, – таким людям, как я, семью иметь нельзя. То ли дело, ты, Мишаня! – и Комбат глянул на руки бывшего командира отделения. Но вместо обручального кольца тот носил лишь тяжелый золотой перстень с печатью.
Порубов тут же подобрал пальцы, словно застыдился броского украшения.
– Комбат, поверь, сам не люблю золото, украшения, но положение обязывает. Это что-то вроде пропуска или удостоверения. Даже на таможне и на границе посмотрят на меня и сразу видят, солидный человек.
– Цепь да перстень-печатка для тебя вроде погон, – усмехнулся Комбат.
– Не совсем, – покачал головой Мишаня, – носил и не задумывался. А как тебя увидел, сразу почувствовал, что-то не то.
– Вот-вот, – подтвердил Борис Рублев. – И машина, в которой мы едем, что-то не то, и костюмчик твой для орденов не приспособлен. Разве это джип, – заводился Комбат, – это же лимузин – свадьбы развозить, теплый сортир на колесах! В настоящем джипе только и должно быть, что несколько жестких сидений, переключатель передач, педали да руль.
Миша Порубов, хотевший произвести на Комбата впечатление, стушевался.
Получалось, вроде бы он зря старался.
– Не обижайся, Комбат, я хотел как лучше. По-другому уже не умею.
– Я и не обижаюсь. Я рад, что тебя увидел, рад, что у тебя все отлично.
Домой к тебе едем? – глядя за темное тонированное стекло, спросил Комбат. Город уже кончался, шли последние кварталы новостроек.
– Как ты догадался, Борис Иванович?
– Ты, Мишаня, – человек богатый, значит, или в центре живешь, или дом загородный имеешь.
– Точно. У меня и в центре квартира, и дом за городом.
– С женой познакомишь, с детьми.
– Не получится, – вздохнул Мишаня, – у ее родителей гостят, – кривая улыбка появилась на губах бывшего десантника.
Ему снова стало стыдно, потому что он мог позволить себе то, чего не мог позволить себе Комбат. И Мишаня, пряча глаза, произнес:
– Отдыхают.
– Где?
– В Англии. – Так учебный же год начался!
– Сын там и учится, жена за ним присматривает.
Рублев хотел сказать, что семья должна жить в одном месте, но понял, не ему учить Мишаню. у того хоть какая, но жена и сын, а у него никого.
Дом Порубова был виден от самого шоссе, стоял высоко, на горе, большой, словно церковь, и такой же белый. На Комбата он не произвел никакого впечатления. Рублев был приучен ценить в вещах не дороговизну и шик, а удобство.
– Проходи, Борис Иванович, – суетился Порубов, взбегая на крыльцо и открывая дверь перед гостем, – все к твоему приходу приготовил.
Комбат бросил взгляд через плечо, увидел, как микроавтобус заезжает по узкой аллейке к черному входу, увидел, как из него выходят две девушки.
«Зря я Мишаню обижаю, – подумал Борис Рублев, – он старался, как мог, а я – словно баба привередливая, ничем мне не угодишь. Бедно живешь – плохо, богато – тоже плохо. Главное то, что Мишаня по-прежнему боевитый, не спился, не сгулялся. Он и в самом деле, один из первых в городе. Я же этому своих ребят учил».
И все же неприятный осадок в душе Комбата остался. Дом был богато обставлен, комнаты располагались удобно, мебель стояла так, что переставлять ее не хотелось. Но в то же время здесь чувствовалась какая-то нежилая атмосфера.
«Как в мебельном магазине, – определил для себя Комбат. – Вроде и красиво, и удобно, а жить нельзя».
– Вот стол, – указал Мишаня на сервированный на четверых столик с холодными закусками и выпивкой.
Почему стоят четыре прибора, Комбат уточнять не стал. Ясно, что для девушек.
– Комната твоя наверху.
– Верх – это где? – прищурившись, поинтересовался Рублев.
– На третьем этаже. Оттуда вид такой, что закачаешься!
– С утра пить – не дело, – поглядывая на водку, произнес Рублев.
– Баньку протопили, попаришься, отдохнешь с дороги.
– Небось, банька у тебя с наворотами, финская какая-нибудь, с электрическими парогенераторами?
– Нет, – заулыбался Мишаня, – я хорошие вещи люблю. Если что-нибудь японцы хорошее делают – оно у меня дома, если американцы, я тоже покупаю. А вот если русская вещь лучше всех, то и она у меня. Банька у меня чисто русская, с парной.
Комбат чувствовал себя неуютно среди дорогого интерьера. Поставил к кожаному креслу дорожную сумку, подхватил с тарелки веточку петрушки и предложил:
– А давай попаримся!
Мишаня с Рублевым вышли на гранитное крыльцо, скользкое и мокрое от дождя. В воздухе пахло рекой и влажной травой, чуть угадывался запах дыма.
Мишаня расправил плечи и вздохнул полной грудью:
– Люблю природу, она сил придает! Не по дорожке, а прямо по мокрой траве вел Порубов Комбата. Они спускались по склону холма, и чем дальше отходили от дома, тем меньше чувствовалось вмешательство человека в природу.
Кончились бетонные дорожки, кусты из аккуратно постриженных, шарообразных, прямоугольных стали обыкновенными, развесистыми. Яснее пахнуло дымом, но разглядеть баньку пока еще было невозможно, ее скрывали густые заросли орешника.