– Это ведь ты любишь говорить о смерти и считаешь, что жизнь груба, а смерть прекрасна и величественна. Разве нет?
– Так сказала не я, а один мудрый человек, – ответствовала с достоинством девушка. – Я говорю об Эрлионе, орфирангском поэте и сочинителе, если это имя вам знакомо, господин Альс.
– И в чем же, позволь узнать, красота и величие вот этих двух? – продолжал любопытствовать эльф, указывая на куски изуродованной плоти, в которых уже с трудом узнавались люди.
Разумеется, ничего замечательного в мертвецах не было. А кроме того, они смердели на всю округу так, что щипало глаза, но Илаке не желала уступать в споре.
– Я не знаю этих… людей и за что их повесили… Но наверняка за дело. Возможно, они были разбойниками или ворами. И их смерть отличается от добровольного ухода из жизни. Смерть насильственную и добровольную сравнивать невозможно.
Эльф задумчиво оглядел сначала висельников, а затем девушку с выражением крайнего сомнения на лице.
– Ты хочешь сказать, что если повесишься где-нибудь подальше от двух негодяев на цветущей вишне, совершенно притом добровольно, да еще в чистом нижнем белье и розовом платье, то через два месяца будешь выглядеть много лучше и пахнуть гораздо приятнее?
– Это некрасивая смерть! – воскликнула Илаке. – Не нужно все время передергивать. Для того чтобы уйти из жизни по собственной воле, нужно иметь много мужества и духовной силы. Того самого, чего у большинства обывателей нет и в помине.
– Да уж, а еще совершенно необходимо иметь большой запас глупости, эгоизма, тщеславия и наивности, – охотно согласился эльф.
И пока девица, в досаде стукнув кулачком по луке седла, тщетно старалась подобрать нужные аргументы, он шлепнул по шее свою уродину-кобылу и как ни в чем не бывало потрусил дальше по дороге, словно мгновенно позабыл об их споре.
Сглотнув обиду и получив от Грина косую усмешку в придачу, Илаке не столько расстроилась, сколько рассердилась, в основном на себя. В гостиной у подруги Вальтис или у не менее образованного Корда Фери она с легкостью давала отпор любому оппоненту, ловко выстреливая цитатами из научных трактатов, стихотворными строками знаменитых суровой жизнью и трагической смертью поэтов, разбивая встречные доводы одной лишь игрой ума. Поразмыслив, Илаке списала свое теперешнее поражение на смену впечатлений и внезапность эльфьего словесного нападения. Ничего-ничего, она ему еще покажет. Что-что, а смутить начитанную и бойкую на язык дочку Дугнаса Винима не так просто, как кажется. Для начала Илаке надулась и весь день не разжимала губ, играя в молчанку. Однако тактика, которая безотказно действовала на отца, на наемников никакого влияния не оказала. Впрочем, ее телохранители говорливостью не отличались и от того, что девица угрюмо молчит в течение всего дня, никак не пострадали. Им-то что, они привыкли целыми сутками не вылезать из седла, а вот Илаке порядком измучилась, отбив себе весь зад. Но гордячка изо всех сил стараясь воздержаться от жалоб. Еще не хватало, чтоб она просила об отдыхе всяких хамов и неучей. Когда же эльф объявил, что пора сделать привал, Илаке едва сдержала стон облегчения, еще не подозревая, что мучения только начались. Она тяжелым неуклюжим мешком сползла на землю сама не своя от усталости. Ноги болели и отказывались сгибаться в суставах, спину пекло огнем, и каждая жилочка молила о пощаде. Единственное, что девушка могла сделать самостоятельно, это рухнуть на землю.
– Ишь ты, уморилась никак, – хмыкнул Грин.
– Запомни, Снегирь, – насмешливо заметил Альс. – Гордость – это такая роскошь, которая далеко не всем оказывается по плечу. Наша барышня, похоже, почитает себя умелой наездницей и жаловаться на натертую задницу не может по принципиальным соображениям.
– По каким-каким ображениям? – переспросил стрелок.
– Принципиальным, Снегирь. Это когда человек решает сам для себя, что так он будет делать, а эдак – никогда. И строго придерживается установленных правил.
– Ага, у нас в деревне энтот прынсып называют бзиком и крутят пальцем у виска. Ну-ну, буду таперича знать.
– Ну зачем же так. Иногда принципы дело хорошее, даже в чем-то полезное. Вот если, к примеру, трактирщик принципиально откажется разбавлять пиво, почитая такое поведение безнравственным и преступным, то ничего плохого, кроме хорошего, не будет.
– Ежели не считать, что разорится энтот ваш трактирщик в три счета, то оно конечно. А с чего ему прикажете на лапу мытарю давать? Нешто мы не понимаем тонкостев. Пущай разбавляет, но не шибко нагло, да воду берет, которая почище. И ваще, меня от крепкого пива пучит.
– Это ты у нас такой понятливый, а барышня Илаке смотрит на вещи иначе.
Он говорил так, словно Илаке рядом вовсе не было, как о постороннем предмете, продолжая расседлывать лошадей. Грин собирал хворост и возился с костром. А у измученной девушки не осталось сил для обид и достойного ответа. Даже если б она хотела помочь наемникам по хозяйству, то все равно не смогла бы двинуть даже пальчиком. У них и без ее помощи получалось прекрасно. Благо Дугнас дал в дорогу головку сыра, изрядный окорок, целую гору лепешек, крупу и масло. Эльф заварил каких-то сушеных ягод, сладковато-кислых на вкус. И, пока наемники неторопливо смаковали ароматное питье, Илаке торопливо, как голодная волчица, проглотила свой ужин, обжигаясь отваром. Тепло костра, сытая тяжесть в желудке и усталость увлекли девушку в сладкие объятья сна. Она спала и не видела, как Грин, сводив лошадей на водопой, перебирает серебряные монеты, мечтательно любуясь их тусклым блеском, в мельчайших деталях воображая, на что истратит свое нежданное богатство. Как Альс медленно бродит вдоль границы света от костра и кромешной темноты тревожной легкой тенью, не то прислушиваясь к звукам ночного леса, не то выглядывая что-то в черной непроглядности ночи. Утром они на пару будили девчонку битый час. Так крепко и сладко Илаке не спала давным-давно, с тех пор, как ушла мама.
Каждый последующий день был как две капли воды похож на предыдущий. С той лишь разницей, что народу на тракте становилось все больше и больше. Порой Грину казалось, что весь Игергард отправился в путь. Одна половина шла в Ритагон, а другая в обратном направлении. Вдоль дороги, как грибы, росли постоялые дворы, но эльф не слишком стремился к удобствам ночевок под крышей. Оно и понятно, думал стрелок, соваться с молодой девкой в эти вертепы, забитые до отказа озверелым мужичьем, – дело, чреватое очередным смертоубийством. Была б девка как девка, тихая да скромная, а лучше в платьице стареньком, то еще куда ни шло. А так… Да и не было особой необходимости тратить деньги на постоялых дворах. Дни становились длиннее и теплее, а на свежем воздухе сон здоровее будет, справедливо полагал Грин. Что касаемо лично его, то Снегирю путешествие нравилось, очень даже нравилось. Сверху, из седла собственной лошади, смотреть на пеший люд весьма приятно, особенно на таких же, как он в недавнем прошлом, сиволапых крестьян, хорошо знакомых лишь с тяжким трудом. Вот взять хоть его родного папашу, который держался за убогий надел с упорством полоумного, надрываясь от рассвета до заката. Тот за всю свою жизнь даже в соседнем зачуханном городишке не бывал, не говоря уж про Квилг, Долью или Ритагон. И не побывает никогда, и братья Гриновы никуда дальше родного елового леса не денутся, где только лоси да волки. Потому как сами хуже всякого дерева вросли крепко-накрепко в землю, которая год от года родит все хуже и хуже, словно пытается таким образом избавиться от назойливых людишек-паразитов, пьющих ее соки. Грин же чувствовал себя вольной птицей и ничуть, ну ни капельки не жалел о том, что не стать ему продолжателем славного фермерского рода. Ладно, он человек. А если взять того же самого эльфа? Не сиделось же господину Альсу за горами в ихнем эльфьем царстве, где, говорят, ни у кого ни в чем нужды нет, а земля дает урожай сама по себе. Даром что колдун и воин не из последних. Так нет, мотается по городам и весям, и за морем был, и во всех землях Запроливья. А зачем, спрашивается? Папаша Гринов не сможет ответить, и братья у виска пальцами покрутят, а Грин знает точно. Невелика наука, если вдуматься. Ежели ты не трусливая бестолочь, не тугодум и в обиду себя не даешь, то нечего ждать-дожидаться, когда злой бог судьбы ниспошлет свои милости. Надо брать судьбу за хвост, как шкодливую кошку, и совать себе за пазуху. И делать, что душа пожелает. Чего желала душа эльфа, Грин и представить себе не пытался, а вот чего хотелось ему самому, он знал точно. Доберутся до Ритагона, а там можно и на герцогскую службу податься. Глядишь, выбьется Грин Снегирь в десятники, а то и в полусотники. Чем боги не шутят. Дальше загадывать Грин не решался, потому что даже от мыслей таких у него пересыхало во рту. Судьба, мать ее растак. За шкирку ее, за шкирку, шалопутную.