Дутый песчаного цвета «ауди» стоял в переулке возле вокзала, как раз под знаком, извещавшим, что стоянка здесь запрещена.
— Садись в машину, — цыган распахнул заднюю дверцу и Щукин забрался в салон, — в метро будешь работать, — как о свершившемся деле сказал цыган, — из выручки треть твоя.
— Подумать надо, — сказал Щукин, сглотнул слюну и выдавил из себя. — Половину, мне еще с милицией делиться.
— Дурак, — беззлобно сказал цыган, — треть.., половину.., деньги так не считают. Тысяч двести в день получать будешь, а постараешься, так и все триста.
— Значит, сто мне останется?
— Нет, это твоя доля.
— Не пойдет.
Цыган указал пальцем на милиционера, прохаживающегося по тротуару.
— Скажу, тебя с вокзала вышвырнут и на медали де посмотрят.
— Попробовать сперва надо.
— У тебя получится, сразу вижу.
— А когда начинать?
— Прямо сейчас.
Цыган выбрался из машины и, звеня связкой, в которой насчитывалось ключей двадцать, открыл багажник, вытащил из него раскладную инвалидную коляску и подкатил к бордюру.
— Ноги у тебя парализованные, понял?
Щукин открыл дверцу, но выходить не спешил.
— Чего расселся, устраивайся.
— Люди же видят, — оглядывался на прохожих Щукин.
— Плевать на них научись, как я, — цыган смачно .плюнул под ноги двух молоденьких девушек.
Те визгливо отпрянули в сторону.
— Чавела жирный, — сказала одна из них.
Цыган улыбнулся им приторной улыбкой и поцокал языком.
— Деньги покажу, и трахаться со мной будешь.
— Козел! — услышал он в ответ.
Цыган достал из кармана две сотенных купюры баксов и пошелестел ими.
— Садись, козочка, в машину.
Одна из девушек остановилась, вторая потянула ее за руку.
— Пошли, чего останавливаешься?
Цыган достал еще две сотни, пошелестел ими.
— У меня на двоих хватит. Мало, еще добавлю.
Чтобы вывести из оцепенения подругу, ее спутница выругалась матом и дернула ту за руку. Девушки побежали, а цыган прокричал им вдогонку:
— Передумаете, завтра меня здесь найдете.
Щукин, не чуя под собой ног, выбрался из машины. Его бросало в краску, когда он здоровый, умеющий ходить мужчина, усаживался в инвалидную коляску.
Но самое странное, люди реагировали на это абсолютно спокойно, никто не останавливался, никто не пытался заговорить с ним. Лишь короткие беглые взгляды, :в которых не читалось ни укора, ни насмешки, бросали люди, проходившие мимо.
— Штаны другие тебе надо, — цыган заставил Щукина подняться и сунул ему штаны от камуфляжа.
Щукин, сгорая от стыда переоделся прямо в машине и, уже немного привыкнув к новой роли, устроился в инвалидной коляске.
Цыган аккуратно, на ключ закрыл свою «ауди», включил противоугонную систему и покатил инвалидную коляску по направлению к метро.
— Вечером в шесть часов жди меня здесь. Если кто будет спрашивать, скажи, Вадим меня поставил.
Работаешь только на Калужской линии из конца в конец.
Цыган остановился возле коммерческого киоска, вытащил из ящика, приспособленного под мусор, картонку из-под «Данхила».
— Сюда собирать будешь. И приучайся, давай, крути ободья руками.
Щукин уже вполне научился обращаться с коляской, когда цыган придержал руками стеклянную дверь, ведущую на станцию. В вестибюле, гулко хлопая крыльями, под чисто побеленным куполом порхали голуби.
— Пошел, — напутствовал цыган Щукина и подтолкнул инвалидную коляску, та докатилась точно до будки контролера.
Цыган подошел к милиционеру и что-то прошептал ему на ухо, коляска перегородила проход, люди с проездными напирали сзади. Женщина-контролер выбралась и пристально посмотрела на Щукина, тот принялся рыться в карманах, ища деньги.
— Чего ищешь, я тебя и так пущу, только твоя коляска тут не пройдет.
Кто-то из тех, кто не мог пройти, нервно крикнул:
— Чего инвалида держишь, он что тоже деньги платить должен?
— Коляска не пройдет, тут узко, — крикнула женщина-контролер, ее голос потонул в гуле недовольных.
— Он из-за государства ноги потерял, а вы! Наград не видишь?
— Разве можно так с инвалидом?
— Каждый на его месте оказаться может…
Щукин не мог поднять голову от стыда, ему казалось, что его вот-вот разоблачат. И еще он понимал, что если он сейчас скажет что-нибудь грубое этой женщине, которая сама мечтает поскорее переправить его на тот бок турникета, то толпа преспокойно ее линчует.
— А как же, обижает инвалида войны!
Люди совали деньги контролеру, чтобы она пропустила коляску. Наконец-то, до одного пассажира дошло, в чем дело.
— Сейчас, мужик, мигом перенесем, — услышал Щукин где-то сзади успокоительные слова, и не успел оглянуться, как чьи-то сильные руки подхватили его коляску за колеса, за спинку и, подняв над турникетом, перенесли через него.
— Да как же он по эскалатору поедет? — надрывалась контролер.
А Щукин уже крутил ободья, пытаясь дать задний ход, но толпа уже подхватила его и гнала к эскалатору. Он с ужасом подумал, что сейчас коляска нырнет, подхваченная ступеньками и он полетит вниз. И самое странное, Щукин боялся, не того, что он может разбиться, а того, что не выдержав, вскочит на ноги. Вот тогда его разоблачат и линчуют, вместо женщины, сидевшей в стеклянной будке.
— Эй, мужики, осторожнее, мужики! — кричал во все стороны Щукин, вцепившись в ободья коляски.
А его уже заталкивали на эскалатор. Но и тут ему не дали пропасть. Сердобольные москвичи подхватили коляску, удержали ее на подрагивающих ступеньках, и Щукин медленно поплыл под землю.
«Вот это да! — подумал он, — уважают у нас героев, особенно, если они инвалиды».
Тут его взгляд упал на коробку, в ней уже лежало несколько пятитысячных купюр. Наверное, те, кто совал деньги женщине, стоявшей на контроле, бросили их Щукину, бросили, даже не требуя благодарности. Странно, никто не нервничал. Даже спешившие по левой стороне. Все терпеливо дожидались, когда же, наконец, коляска соскользнет с эскалатора и освободит дорогу.
— Спасибо, спасибо, — только и успевал говорить Щукин, когда его выкатили на платформу.
И хоть он не успел еще и словом обмолвиться о милостыне, в его коробку упало еще несколько купюр.