– Вы считаете, что статуя, находящаяся на открытом воздухе в стране с муссонным климатом, изнашивается быстрее, чем такая же статуя в лондонском музее.
– Именно так. Бронзу гораздо сложнее подделать. На появление патины на ней уходит значительно больше времени. Хотя современные разновидности бронзовых сплавов при воздействии на них соленого воздуха могут легко ввести в заблуждение.
Простых смертных, мог бы он добавить.
– Полезно помнить тот известный случай с «квинтэссенцией древнегреческого духа», как его именовали в течение столь долгого времени!
Я не поняла, о чем он говорит.
– Бронзовая статуя лошади, приобретенная нью-йоркским музеем «Метрополитен» в 1923 году, а в 1967 году объявленная подделкой с возрастом примерно в пятьдесят лет, – пояснил он. – Вы должны были об этом слышать!
– А что, если покупатель заподозрил, что произведение приобретено незаконным путем, – настаивала я, – но его аутентичность уже подтверждена вполне надежным экспертом-искусствоведом, не следует ли такому покупателю обратиться еще и за консультацией к техническому эксперту?
– Теоретически да. Но практически подавляющее большинство покупателей, конечно же, не станут этим заниматься. Тем более в том случае, если эксперт-искусствовед достаточно хорошо известен, а цена относительно невысока. Ну, если это только не вопрос страхования произведения искусства. При отправке на выставку, к примеру. Энтони Блант был одним из первых, кто ввел в практику тщательную проверку всей документации на произведение искусства...
– Энтони Блант? Предатель? – переспросила я.
Он пожал плечами.
– И выдающийся историк искусства при этом... В своих работах Блант подчеркивает, что аутентичность произведений искусства в наше время устанавливается прежде всего посредством подтверждения аутентичности представленной на них документации. И в эту документацию может входить все, что угодно, от личного письма до записи в дневнике. – Руперт печально улыбнулся. – А документацию, как вы понимаете, подделать всегда гораздо легче, чем само произведение.
– Итак, по-вашему, законный или незаконный, истинный или поддельный – это только вопрос наименования, – прокомментировала я его рассуждения. – И в конце концов, единственная цель выбора этого наименования заключается в том, чтобы спасти свою собственную задницу от позора.
Я вдруг почувствовала, что ключ к разгадке находится где-то поблизости. Теперь главное, что мне оставалось сделать, – найти нужный замок.
Для вечеринки у Анменна мой шелковый камиз зеленого цвета казался вполне подходящим туалетом. Черт с ними, с земными цветами, подумала я, нужно сразу переходить к цветам рептилий. Я подвела глаза, покрыла волосы гелем, превратив их в подобие черного шлема, и несколько минут простояла у зеркала, оценивая результат. Труп Элвиса в женском прикиде. Оставались еще серьги, те самые, которые мать прозвала «канделябрами», наследство, доставшееся мне от прабабушки, знак племени читраль, так же, как и мой характер. Из чеканного серебра с маленькими зеркальными стеклышками, они покачивались и позванивали, тяжелым каскадом свисая почти до самых плеч. Если бы я стала слишком быстро поворачивать голову, не исключено, что выбила бы ими кому-нибудь глаз. Придется, решила я, двигаться с грацией модели, рекламирующей новый шампунь.
Не обратив никакого внимания на мое блистательное превращение из помятой хиппи в модель сомнительного свойства, Руперт Бутройд мрачно поглядывал из окна такси на затопленные улицы и уже явно жалел о своем согласии сопровождать меня на вечеринку к Анменну. Из-под колес автомобиля поднялась волна воды, и пешеходы под своими громадными черными с ржавчиной зонтами поспешно засеменили прочь, словно крупные тараканы, убегающие от струи инсектицида.
– Не знаю, о чем думали мои друзья, предлагая ехать сюда в такую погоду, – проворчал Руперт. – И в Гоа скорее всего лучше не будет.
Наш шофер с улыбкой обернулся:
– О да, сэр. В Гоа дожди еще сильнее. Любая реклама для туристов гласит: «Приезжайте в Гоа во время ливней!» Сюда в Бомбей устремляется множество арабских туристов, чтобы посмотреть на наши муссонные дожди.
– Мне очень, очень приятно, – отозвался Бутройд.
– У вас та пленка, которую я вам отдала? – перевела я беседу на другую тему. – Обязательно передайте ее Рэму Шантре в Форте Агуада перед завтрашним отлетом.
Плечи Руперта опустились в жесте смирения и послушания.
– Сэр и мадам должны пройти пешком оставшееся расстояние, – сказал наш водитель. – Но это недалеко. Вон там ваше здание, на улице, которую люди называют «улицей магараджей».
Легион маленьких смуглых человечков под широкими черными зонтами толпился у ворот Анменна в ожидании гостей, которых им надлежало проводить сквозь заросли тамаринда, погруженные в белесый туман, словно мумии в погребальных пеленах. Дом был огромен и представлял собой некое подобие башни. За порт-кошером стояла еще одна группа слуг, они держали в руках сосуды с жасминовой водой, чтобы приходящие могли смыть грязь, и нагретые полотенца, дабы гости могли просушить ноги.
* * *
– Очаровательно, – пробормотал Руперт мне на ухо некоторое время спустя.
– Что-то в духе «Дома Ашеров», – ответила я и, обратив внимание на обглоданную куриную косточку в его руке, добавила: – А может быть, и в духе Гензель и Гретель.
Мраморный вестибюль обрамляли две симметричные лестницы красного дерева, выходившие на открытый полуэтаж с возвышающимися на нем гранитными урнами. Наверху, над вестибюлем, виднелось целое собрание бронзовых статуй – бомбейская смесь из индийских божеств и викторианских богов промышленности.
Пришлось отдать должное Анменну: вкусом он обделен не был. Дабы подчеркнуть близость отъезда, он приказал накрыть мебель ярдами муслина и обвязать ее подобно скульптурам Христо – весьма фривольный жест, который явно не одобрили бы его предки. Со стен мрачно взирали портреты покойных Анменнов. Их губы навеки застыли в гримасе глубочайшего презрения, как будто сам процесс позирования для портрета представлялся им непростительным легкомыслием.
Вместе с другими гостями мы проследовали во внутренний дворик, обнесенный китайскими глазурованными панелями и защищенный от угрозы дождя расшитым тентом величиной с крышу большого цирка-шапито. Скамеечки с маленькими уродливо кривыми деревцами в стиле бонсай отмечали края сада.
– У моего прадеда были весьма ориентальные вкусы, – раздался голос Анменна у нас за спиной.
– Это и понятно, – откликнулась я, – ведь он сколотил свое состояние на опиуме.
Я почувствовала, как Руперт от моего комментария поежился. Я видела, как с каждым новым поворотом коридоров в доме Анменна угасает его вера в мою историю о подделках. Воззрившись восхищенным взглядом на бронзовую статую танцующей девушки, появившуюся вдруг подобно боттичеллиевской Венере, но не из пенных волн, а из обрывков газет в уже наполовину упакованном ящике, Руперт громко провозгласил, что это, несомненно, музейная редкость.