Я прочла вырезки из газет, сидя в машине Томаса. Это были газетные публикации, появившиеся через несколько месяцев после гибели Майи. Поэтому-то я и не натолкнулась на них в ходе собственных изысканий. А еще потому, что, по непостижимой логике каталогизатора, эти газетные статьи не были помещены в рубрику под именем «Майя» или под фамилией «Шарма». А, судя по надписи карандашом, сделанной в правом верхнем углу каждой газетной вырезки, они все оказались в рубрике «Голиаф».

«ГОЛИАФ» ПРОДЛЕВАЕТ СРОК ЖИЗНИ ПОГИБАЮЩЕЙ СТУДИИ

Переживающему серьезные трудности киномагнату Просперу Шарме пришлось с сожалением наблюдать за тем, как его последние пять фильмов с треском провалились в прокате. Шесть месяцев назад он потерял любимую жену Майю, звезду театра и кино. Но сегодня он торжественно отметил важное событие: его студии дана возможность продлить свое существование. «Я обязан этим моему старому другу Энтони Анменну и поддержке, оказанной мне благодаря его усилиям компанией „Голиаф“, – говорит, сияя своей обворожительной улыбкой, руководитель студии. – Без их помощи мой „Остров“ давно бы уже утонул!» – сострил он. Осведомленные источники в компании «Голиаф» (темной лошадки на городских бегах в яростной погоне за недвижимостью) сообщили нам, что от нового соглашения выиграют обе стороны.

– Великолепно, Томас! – воскликнула я. – Но вы нашли мне место для ночлега на сегодняшнюю ночь?

– Да, мадам, у моих двоюродных сестер.

Я не могла вернуться в «Риц», несмотря на то, что кредитная карточка Эйкрса и незначительная подделка подписи могли бы решить мои финансовые проблемы. Если я не передам в указанное время все свои материалы Ашоку, то первое место, где он со своими коллегами станет меня разыскивать, будет отель. А затем они придут на студию к Рэму.

– Найти ночлег не проблема, – сказал Томас. – Меня беспокоит только, не смутит ли вас отсутствие некоторых удобств. – Он бросил на меня взгляд через плечо. – Вы уверены, что не хотите немного отдохнуть перед тем, как отправиться к мистеру Калебу?

– Уверена.

Миранда прямо не ответила на мой вопрос. Но я почти угадала ее мысли. Когда мы, будучи детьми, писали пальцами друг у друга на ладонях, всегда было трудно понять, где кончается одно слово и начинается другое. Первые две буквы: не убийца, а отец. Не отец, а убийца. Улыбка настоящего маньяка.

7

Еще до того, как мы подъехали к студии Калеба, я вставила вторую пленку Рэма в свой маленький электронный плеер и включила его почти на предельную громкость. На этот раз я и не пыталась прятать микрофоны. Я чувствовала себя необычайно уверенно. Заклинательница змей, золотых дел мастер, метеоролог. Маленький охранник узнал меня и пропустил с приветливой улыбкой. Наверное, в ту ночь, когда Эйкрс следовал за мной от квартиры Проспера до студии, Калеб дал ему отгул.

Я приехала туда как раз во время перерыва между съемками двух эпизодов. Один из статистов сообщил мне, что дадасахиб находится в своем кабинете. Я прошла через помещения, гудевшие обычной студийной суетой, и без стука распахнула дверь кабинета. Калеб лежал, вытянувшись на диване среди разбросанных рукописей и черно-белых фотографий молодой женщины, которая производила впечатление спящей, с мертвенно-бледным лицом. Мертвым лицом. Лицом Сами и... моим.

Услышав стук двери, Калеб подскочил. Какое-то мгновение – с каким восторгом воспользовался бы этим мгновением Рэм в своих звукорежиссерских фокусах – он молчал. Затем произнес:

– Эйкрс...

Одно-единственное слово. Так же, как и я прошедшей ночью.

– Мистеру Эйкрсу следовало бы пользоваться безопасными бритвами.

– Ты этого сама хотела, Роз, – быстро произнес Калеб, – конфронтации.

Калеб был очень похож на меня. Он мгновенно приспосабливался к той роли, которую требовала от него ситуация и собеседник. Он очень похож на меня, подумала я. Но тут же отогнала эту мысль.

– Прошлой ночью я снова и снова прокручивала в памяти один и тот же эпизод, Калеб, – сказала я. – И очень хорошо поняла, как все это работает, до определенного момента.

– Я тоже причастен к этому делу только до определенного момента, – сказал Калеб.

– Но вот что все это время ставило меня в тупик и разбивало логику сюжета, – продолжала я, стараясь не слушать его. – Зачем ты пытался причинить вред Миранде? Чего ты хотел этим добиться?

– Это Эйкрс, а не я. И Проспер. Ты должна мне поверить.

– Они думали, что в квартире осталась я. Но ты же знал, что меня там нет, потому что я была здесь, у тебя. Да и чему тут, собственно, удивляться, говорила я себе, одного сына, Сами, ты уже убил. Возможно, его новая реинкарнация тоже чем-то тебя не устраивает.

– Нет. Я не знал этого... Проспер никогда мне об этом не говорил, неужели ты не понимаешь? Но даже если бы сказал, у меня все равно не было бы полной уверенности в том, что Сами – мой сын. Он мог сам придумать всю эту историю в семействе хиджры.

Я поддела ногой одну из фотографий, разбросанных по полу.

– Он был превосходный рисовальщик, этот Сами. Так же, как и ты. В других обстоятельствах из него мог бы выйти великолепный инженер. – В моем голосе звучали заговорщические нотки, как у полуночного диджея. – Как и его дед.

Калеб попытался прервать меня, но я продолжала:

– Вот то уравнение, которое я никак не могла решить. Чего ты добивался, убивая и своего второго сына? Сына Миранды.

– Что ты?.. – начал он было, качая головой. – Кто?..

Если бы захотела, в этот момент я могла запросто подойти к нему и сбить с ног, настолько он был растерян. Он действительно ничего не знал.

– Она солгала мне, – наконец выговорил он. – Она сказала, что это – ребенок Проспера. – Он отвернулся, чтобы я не увидела его лица. – Уходи отсюда. Ты добилась того, ради чего приехала.

Я покачала головой:

– Нет. Еще нет.

– Но вполне достаточно, – сказал он и позвал кого-то из работников студии.

В дверях появились двое высоких мужчин.

– Что-нибудь случилось, дадасахиб?

Калеб махнул рукой в мою сторону. Мужчины послушно направились ко мне. Я, оттолкнув их, прошла в заполненную людьми студию, где собралась почти вся съемочная группа, привлеченная шумом в кабинете начальника.

– Вас просят отсюда уйти, мисс Бенегал, – сказал один из вышибал, подходя ко мне и беря меня за руку.

На магнитофоне я нажала кнопку воспроизведения. В некоторых местах запись была не очень четкой, так как делалась она в условиях далеко не идеальных, тем не менее, благодаря усилиям и таланту Рэма, голос говорящего узнавался мгновенно. Звучал голос Калеба, записанный в этом же кабинете. Он отвечал на мой вопрос о том, за что он так ненавидит Проспера. Затем его голос, записанный в борделе, в котором он вырос. При этом Рэм вырезал мой вопрос.