— Сестра сегодня решила дожидаться тебя исключительно здесь и исключительно на горшке, — устало вздохнула нянечка тетя Асмик. Она тяжело поднялась со скамейки и отобрала у Сонечки стакан.
— Ну что, малолетний ирод, добилась своего?
— Дя, — радостно кивнула Сонечка.
Тетя Асмик протерла полой халата кефирные усы сестры, подняла ее с горшка, заправила в трусы кофту, а потом натянула колготки аж под самые подмышки. Сонечка мигом спустила колготки и трусы и по новой проделала все манипуляции.
— Отак! — воинственно выпучилась она.
— Сразу видно кровь Пашо, — хмыкнула нянечка.
— А что такое кровь Пашо? — Я вытащила из шкафа курточку сестры.
— Спроси у отца, кто такой Пашо, он тебе расскажет, — вздохнула тетя Асмик, — столько лет работаю в яслях, но с таким упрямым ребенком встречаюсь впервые.
Я взяла Сонечку на руки и, осторожно нащупывая ногой ступеньки, стала спускаться по лестнице. Сестра смотрела мне в лицо влюбленными васильковыми глазами и периодически целовала в щеку.
— Вот и тииии, — радовалась она.
— Как меня зовут?
— Наина.
— Уже лучше.
— Пяхой садик, — нахмурилась Сонечка.
— Ты опять всех доводила? — прокряхтела я.
— Дя.
— Зачем?
— Нинаю.
Манюня с Гаянэ дожидались нас возле ворот.
— Вот и тииии, — снова обрадовалась Сонечка.
— Да, вот и мы. Ты опять всех доводила? — спросили хором Манюня с Гаянэ.
— Дя.
— Зачем?
— Нинаю.
Чуть ли не с первого дня рождения Сонечка демонстрировала поразительную неуступчивость. Бердский ишак — это про нее. Если нам нужно было, чтобы Сонечка отправилась спать, мы говорили — а сейчас Сонечка будет кушать.
— Ня, — хмурилась Сонечка. — Сонуцка хацю баю-байики!
Если надо было, чтобы Сонечка пошла направо, то вся семья как по команде поворачивала налево. Тогда был хоть какой-то шанс добраться до пункта назначения в полном составе.
Вот и сейчас мы хором заверили Сонечку, что идем гулять.
— Ня, — нахмурилась она, — Сонуцка хацю домой!
— Домой так домой, — обрадовались мы, взялись за руки и, притормаживая пешеходное движение по тротуару, направились домой. По центру шеренги топали Сонечка с Гаянэ, по краям гарцевали мы с Манькой.
Дорогу на перекрестке мы всегда переходили особенно осторожно.
— Слева машина, — предупреждала я. Где-то далеко, на горизонте, виднелся автомобиль. Мы терпеливо ждали, пока он проедет. Можно было уже двигаться.
— Справа грузовик! — орала Манька. Мы тут же притормаживали. Грузовика еще не было, но по остервенелому лязгу, доносившемуся до нас, можно было предположить, что скоро он появится. И действительно, через минуту из-за поворота выкатывался доисторический монстр и, осатанело рассыпаясь на запчасти, проезжал мимо. Итого торчали мы на перекрестке до того момента, пока какой-нибудь сердобольный взрослый не брал нас за шкирку и не переводил на другую сторону.
Сегодня перейти дорогу нам помогла Манина классная руководительница, так удачно оказавшаяся в нашем районе.
— Мария, ты уже сделала математику? — строго спросила она.
— Вот как раз с Наркой сейчас и будем делать, — заверила ее Манька.
— А чего это ты ей соврала? — спросила я, когда учительница попрощалась с нами и пошла дальше.
— А чего она со мной, как с маленькой? — обиженно засопела подруга.
Во дворе дома нас поджидал неприятный сюрприз — возле подъезда в крайне задумчивом выражении лица стояла Каринка. У меня больно закололо в боку. Крайне задумчивое выражение у сестры случалось только тогда, когда она выкидывала что-то из ряда вон выходящее. Мы убавили шаг. Манюня уважительно пригладила боевой чубчик. Я сникла.
— Вот и тииии, — обрадовалась Сонечка.
— Да, это я, — Каринка чмокнула Сонечку в кругленькую щечку, — доводила всех в яслях?
— Дя!
— Молодец!
— Кари-ин, а чего ты натворила? — протянула я.
— Да так, — шмыгнула сестра.
— Художественную школу спалила? — похолодела Манька.
— Да ну вас!
— Окна выбила?
— Нет.
— А чего? — У меня защипало в носу. Смотреть на задумчивую Каринку было тем еще испытанием!
Сестра вздохнула.
— Ну, мы сегодня рисовали кувшин. А я захотела нарисовать самолет. Вот.
— И?
— И нарисовала. А преподаватель поставил мне двойку. А я рассердилась и сказала, что он пиляд.
— Чтооооо?
— А он побежал вызванивать маму.
Это была катастрофа. Вся наша компания горестно сгрудилась возле подъезда. За употребление плохих слов нас немилосердно наказывали. Еще жива была в памяти история, когда за фразу: «Это не заболевание, а настоящий пиляд», — Ба выпорола Маньку шлангом от стиральной машины. А Манька, между прочим, плохим словом ругала скарлатину, из-за которой месяц провалялась в постели. Можно сказать — по делу ругала.
А тут Каринка обозвала плохим словом ни в чем не повинного преподавателя. Даже страшно было подумать, чем вся эта история могла обернуться для сестры.
Большая часть матерного лексикона жителей нашего городка являла собой исковерканные заимствования из русского языка. Самым страшным ругательством, которое мы знали, было слово «пиляд». Мы несколько раз слышали его от соседки тети Вали, когда они с Ба еще не помирились и находились в состоянии междоусобной войны.
— Николаи боз! [13] — грохотала Ба.
— Пиляд! — отбрехивалась тетя Валя со своей стороны забора.
И если выражение «Николаи боз» мы с грехом пополам понимали, то таинственный «пиляд» представлялся нам разрушительным ругательством воистину галактического масштаба.
— Давай ты сегодня у нас заночуешь? — предложила Каринке Маня.
— Ты с ума сошла, Мань? Лучше уж пусть меня мама выпорет, чем Ба, — возмутилась Каринка.
— Ну да, — пригорюнилась Манька, — у Ба не забалуешь.