«Та чёртова трещотка, которая не может заткнуться», — подумала Шарлотта.
— А кто вы? — спросила она тоном более холодным, чем намеревалась.
— Я — Прокопио, Франческо Прокопио. А это моя fattoria, моя ферма, где вы изволили упасть в обморок.
Шарлотта совсем забыла о вывеске на воротах фермы.
— Прокопио? Тот, что на вывеске кафе в Урбино?
— Тот Прокопио, который придумал мороженое. Один я делаю такое мороженое.
— Значит… это ваше кафе? — Несмотря на его элегантный вид, ей было трудно представить этого голиафа в старинном интерьере кафе.
— И готовлю я.
Шарлотта посмотрела на массивную сенаторскую голову, крупные, с тарелку, ладони. Она не могла представить в этих кулачищах борца чашечку с цветками жасмина, который, как объявляло меню Прокопио, подаётся к каждой порции особого мороженого. Это был человек, как выразился Данте, «и до сих пор горе и камню сродный». [31] Пусть эта гора мышц с возрастом и потеряла твёрдость камня (сколько ему — пятьдесят? шестьдесят?), ни фигура Прокопио, ни костюм не соответствовали его притязанию на роль урбинского Микеланджело от марципана, Брунеллески от сахарной ваты.: Шарлотта, с её острым глазом реставратора на любую подделку, обратила внимание на его шёлковую рубашку со слишком длинными двойными манжетами (непрактичные для шеф-повара) и скорее сказала бы, что он крупье — нет, вышибала в ночном клубе, цирковой силач, который удерживает в каждой руке по толстушке в балетной пачке.
Прокопио улыбнулся и встал:
— Я делаю мороженое — то есть когда не убиваю невинных свинок.
— Так это… это… это были… вы?
Перед глазами встал образ человека в окровавленном фартуке, и она зажмурилась, а когда вновь посмотрела на Прокопио, улыбка исчезла с его лица. Он выглядел усталым, измученным (то раздражённое кряканье, с каким он вонзал нож).
— Итак, синьора, после того как я всё о себе рассказал, доверите мне отвезти вас в пансион Рафаэлло, где, уверен, вы остановились?
— Благодарю, вы слишком добры. Я могу дойти сама… если покажете мне дорогу. — Ответ прозвучал так невежливо, что, забыв о волке, она быстро добавила: — Слишком далеко вам ехать до города.
Но Прокопио нахмурился и настоял на своём, уверяя, что хорошей дороги до города нет, а та, что есть, очень тяжёлая.
С трудом удерживаясь от желания оглянуться на двор, Шарлотта ковыляла к джипу. Прокопио не делал попытки помочь ей. К счастью, шум включённого мотора заглушал их молчание, а дорога от фермы была настолько разбитая, машина так ревела, что всякий разговор был невозможен, пока они не выехали на трассу и её водитель не прибавил скорость.
Шарлотта сознавала, что, проявив слабость, обидела человека, и очень английское желание загладить своё неумение соблюсти приличия сделало её несвойственно разговорчивой.
— В жизни не падала в обморок, — начала она. — Так глупо с моей стороны… Вы, наверно, подумали, что я ужасно наивная, если восприняла так… мелодраматически… то, что естественно… для здешней жизни. — Ей хотелось показать этому человеку, что она отнюдь не невежда в итальянской культуре (хотя какое ей дело до его мнения?). — Скажите, синьор Прокопио, люди, которые с вами… Ваши помощники, которые выкрикивали перед тем, как вы… «Ewiva il coltello!», правильно?
Он кивнул.
— Что означает, как я понимаю, «Да здравствует нож»?
— Верно.
— Это что, старинный обычай? — спросила она осторожно.
— Мм…
— Клич местных мясников?
— Не совсем так… — Прокопио с излишним вниманием принялся переключать передачи, поправлять зеркало заднего вида; до этого он всё это проделывал автоматически. — Видите ли, синьора, если вам интересно… если желаете знать всю подноготную… — Теперь пришёл черёд хозяина кафе подыскивать слова.
— Извините… — начала она.
— Нет, это вы должны извинить несчастных остолопов, которые… — Он поднял руку и хлопнул по рулю, как хлопают по заду заупрямившегося осла. — Послушайте, надобно знать, что мы здесь, в Марке, знамениты не только Рафаэлем, Россини и герцогом Монтефельтро.
Она чувствовала, что он хотел сказать что-то совершенно другое, но он продолжал, всё больше воодушевляясь.
— Возьмите Норчию, город в Умбрии, откуда родом моя мать…
— О, ещё бы! — воскликнула она. — Известный своей салями, не так ли?
— Есть и другое, чем известна Норчия, кроме салями, — хотя это связано с их умением забивать свиней и кастрировать боровов, которым пришлые норчийцы заслужили дурную славу в здешних местах…
Она улыбнулась и кивнула, поощряя его продолжать.
— Понимаете, область Марке ещё знаменита своими… певцами-кастратами… У них были ангельские голоса! Концертные залы Европы в восьмисотые и девятисотые годы ломились от публики, жаждавшей услышать их!
— Не совсем понимаю, какая тут связь… — Она не договорила, внезапно представив себе отвратительную картину.
— Связь между кастрацией кабанов и кастрацией мужчин? — спросил он. — Буду откровенен, синьора: для тех крестьян в прошлые века, что были бедны, но честолюбивы, всегда оставалась возможность послать кого-то из своих многочисленных отпрысков к норчино, забойщику, норчийский нож которого всегда готов был превратить мальчишек Марке в ангелов. Вот так у публики на концертах возник обычай приветствовать выдающегося неповторимого кастрата криком: «Ewiva il coltello!» И теперь, синьора, когда свинья поёт, мои люди встречают её таким же криком. Вот что вы слышали.
— Понимаю. Да.
Она отвела глаза и уставилась в окно машины. Там была уже полная тьма. И в этой тьме, затопившей долину, по которой они ехали, скользило отражение её осунувшегося лица — сплошные углы, глаза, огромные от усталости, белокурые волосы, серые от пыли, слипшиеся с одной стороны от грязи, в которую она упала. Она машинально запустила в них пальцы, чтобы как-то расчесать. Частицы засохшей грязи (и крови?) медленно полетели ей на брюки. Она хотела упомянуть о волке, но чем больше она думала о нём, тем он казался более нереальным.
— По дороге на вашу ферму я прошла разрушенную колокольню, синьор Прокопио, — заговорила она тоном ленивой туристки.
Он продолжал смотреть на дорогу.
— Это, случаем, был не Сан-Рокко?
— Был когда-то. Здесь вы чаще услышите, как его называют La porta di Lucifero или иногда Vaeropoito di Lucifero.
— Ворота Люцифера? Его воздушные ворота? — Она забыла думать о волке. — Почему?
— Там произошло страшное. Во время войны. Бомба или мина разрушила большую часть деревни, оставила воронку, огромную, как от падения Люцифера, когда он был низвергнут с небес, — так говорят люди, которые верят в подобные вещи.