— Конечно, принеси нам приличный кофе. Неделю назад она бы отрезала, что не её чёртово дело ходить за кофе, но всё изменилось, и её уверенность была поколеблена. Она пошла в кафе. Несколько минут спустя, возвращаясь с кофе для мужчин, она услышала, как они смеются над одним из вырезанных кусков, и, когда смех внезапно оборвался при её появлении, у неё возникло нехорошее подозрение.
— Что это, вы никогда мне этого не показывали, — сказала она, указывая на монитор.
Редактор быстро перемотал плёнку назад.
— Ничего, Донна.
— Нет, не ничего. Покажите.
— Нам нужно заниматься работой, — ответил Джеймс. — Ещё много надо сделать.
Она резко поставила их кофе на стол, так что он плеснул на сценарий.
— Осторожнее! — отшатнулся Джеймс.
— Покажите мне этот проклятый кадр!
Джеймс пожал плечами, и они прокрутили плёнку до кадров, где помощница режиссёра читала сценарий, грубо имитируя Донну, двигая руками и ногами как механическая кукла. Звук был нечёткий, но слова вполне разборчивы.
— С ней можно делать уорхоловский фильм, — произнёс голос Джеймса за кадром. — Взять её лицо и синхронизировать движения губ с фонограммой другого голоса. Она ничуть не лучше куклы чревовещателя.
— Это шутка, Донна, мы шутили, — сказал он теперь, недоуменно глядя вытаращенными глазами на редактора. (Эти мне капризные примадонны, шуток не понимают!)
Донна без дальнейших слов выскочила из комнаты и вернулась в отель, бросилась на кровать и лежала, уставясь в потолок, на маслянистое пятно, напоминающее женское лицо. Как можно чувствовать себя одинокой, когда внизу, на улице, столько людей, когда вокруг такой шум? Она тосковала по дому, по родителям, по теннисным победам над братом. Сколько у них там сейчас времени? Старики встают рано, если позвонить сейчас, можно застать отца, пока не ушёл на работу.
— Секундочку, детка! — сказала мать, когда Донна дозвонилась. — Отец выносит мусор, сейчас вернётся, он рад будет услышать о твоих приключениях.
Для разнообразия на сей раз слышно было хорошо. Никакого отвратительного пропадания звука, когда кажется, что ты наскучил человеку на другом конце, или он не слушает тебя, или умер. Донна различала стук, словно кокос катился, удаляющихся материнских деревянных сандалий — тук-тук-тук. Должно быть, ортопедические доктора Шолля. Потом донёсся зов матери: «Боб! Боб! Это Донна!» Хлопнула дверь. Снова: тук-тук-тук. Голос матери: «Идёт, детка!»
Текли минуты дорогостоящей тишины. Джеймс говорил ей, что она слишком много тратит на звонки, ну и чёрт с ним! Затем голос отца по отводной трубке: как прекрасно, что она позвонила, небось неплохо проводит время, раз так редко звонит домой, работа, видать, идёт по-настоящему хорошо, и это большая удача для такой девочки, как она.
И так пять минут, пока наконец удалось самой что-то сказать. Но тут мать перебила её, не дала договорить:
— Наши друзья ждут не дождутся, когда увидят тебя по телевизору. Кроме Шейлы, которая ревнует! Её дочка, Кейзи, — помнишь Кейзи, конечно помнишь, в школе училась на два класса старше тебя? Не важно, Кейзи всё пыталась и пыталась попасть в дикторши новостей, и ничего у неё не вышло!
— Как, познакомилась там с приличными ребятами? — спросил отец. — Только смотри блюди себя, а то знаешь этих итальянцев!
И так далее в том же духе. Донна в лучшем случае вставила, может, пяток слов. Ничего об одиночестве, ничего о том, какое чувство неуверенности в себе внушает ей эта большая удача. И как им скажешь, когда они так гордятся ею, когда она хочет, чтобы они гордились ею.
Она только и сказала:
— Да, всё отлично, пап, мам. Да, буду звонить почаще. Нет, я о'кей, это линия барахлит.
Она чуть не плакала, когда положила трубку. Дома было бы кому заполнить тишину, найти ей занятие. Надо куда-нибудь пойти, подальше от этого чёртова номера.
Оказавшись вновь на улице, Донна стала ещё одним лицом на запруженной народом площади Святого Франциска, где давали своё представление жонглёры и пожиратели огня. Сыплющие искрами факелы и пылающие Шпаги освободили пиротехнику тесный круг в толпе: мужчины, женщины и дети подступают близко, ещё ближе, насколько хватает смелости, им нравится быть на волосок от гибельного огня, в голове мысль: если кто и вспыхнет, то он, сделавший риск своей профессией, козёл отпущения, жалкий шельма, который этим зарабатывает хлеб насущный, потому как не имеет связей, чтобы стать дилером нового «фиата», чиновником, продающим Урбино в качестве нового места для следующей конференции Ассоциации европейских дантистов. Небольшая армия торговцев сластями и безделушками для туристов действует быстро, нахрапом, чтобы покупатели не успели опомниться. Один человек размахивает газетой с заголовком по-итальянски: «Рафаэль ради нас истекает кровью!» — а рядом другой предприимчивый торговец нахваливает воздушные шарики с ликом плачущей «Му-ты», тут же третий, не понимая, по какому поводу собралась толпа, продаёт маску с птичьими перьями, какие популярны в Венеции во время карнавала. Какой-то комик, с лотком жареных орешков, проталкивается, крича: «Noce! Noce! Noce fresche [71] — покупайте, пока не настал конец света!»
За тот час, что Шарлотта и двое её помощников были заняты работой, паломники вокруг дома Рафаэля получили подкрепление, и теперь толпа перекрыла всю улицу до самой площади Святого Франциска. С каждым автобусом прибывали новые группы, и призванные на помощь трое дюжих полицейских пытались оттеснить людей от музейного входа и с виа Рафаэлло, чтобы могли проезжать машины.
— Daccela! Daccela! Дайте её нам! Дайте её нам! — скандировала толпа.
Шарлотта представляла себе неподвижную толпу в несколько сотен человек, стоящую вокруг очищенной полицией площадки у дверей музея, на лицах золотистый отсвет церковных свечей, которую каждый держит в руке. Аромат ладана и воска, мешающийся с запахом каштанов, жарящихся на нескольких жаровнях, дымок, возносящий шепчущие тени к небу над высокими зданиями.
— Смотри, Анна, — отлетающие души! — насмешливо сказал Паоло.
— Почему именно это чудо, а не другое вызвало такое волнение? — крикнула ему Шарлотта, стараясь перекрыть шум толпы.
— Может, из-за того человека, погибшего в колодце, — кое-кто говорит, это было наказание Господне, — или оттого, что один из охранников, гнавшихся за немой, которая напала на «Муту», слышал, как немая заговорила… утверждает, что слышал… — Последние его слова потонули в новой волне рёва:
— Daccela! Daccela!
В просвет между зданиями Шарлотта видела холмы, раскинувшиеся за стенами Урбино. Ночное небо над ними было густого гипнотически-синего цвета, не то что никотиново-жёлтое небо над Лондоном и другими большими городами. Потом синева сменилась чернотой, которую постепенно прожгли звёзды, мерцавшие, как огоньки свечей, отражавшиеся в глазах Паоло. Впереди она заметила Джеймса, который с небольшой командой помощников снимал толпу. Она безошибочно узнала его силуэт — сложившаяся проволочная вешалка или оживший набор китайских палочек для еды, на которых собравшимся в складки мешком висел его замшевый пиджак, окончательно ужав его почти отсутствующие плечи.