— Она глухая… — заговорил было Луиджи, но более благоразумный товарищ заставил его замолчать, ткнув локтем в бок.
Шеф крикнул подчинённым следовать за ним, держась вплотную, что невозможно было выполнить, поскольку он был очень толст, а перекладины отвесной лестницы узки. Рискованно было шефу спускаться, подставляя обширный зад для нападения снизу. Напуганный тишиной и тьмой подвала, в котором оказался, и не чувствуя поддержки подчинённых, шеф выстрелил ещё несколько раз; спускавшиеся следом полицейские в тревоге посыпались вниз, не достигнув последних перекладин лестницы.
В итоге восемь полицейских собрались у стены с рядами маринованных фруктов и овощей. Луиджи нагнулся полюбоваться на бутылки.
— Красная слива, — со знанием дела сказал он. — Мама делает вкусные пироги с…
— Луиджи! — заорал командир. — Ты такой спокойный, так иди вперёд!
При первом проблеске дневного света сверху Мута бросила готовку и помчалась по коридору, перелезла через кучу кирпича обвалившейся стены и оказалась в узком туннеле, когда-то ведшем ко второму выходу из подвала. В прошлые годы она не раз безуспешно пыталась расчистить путь к старому выходу, но сейчас её единственной мыслью было затаиться здесь. Корчась, как паук, она смогла протиснуть белые корни ног вглубь кучи щебня и кирпича и навалить на себя несколько кирпичей; прижавшись щекой к жёсткой земле, она закрыла глаза и слилась с ними. Она терпела пыль, забившую ноздри, щекотку насекомых, ползавших по коже. Мута была камнем, землёй, всеми теми словами, которые не произнесла за всю жизнь. Закрой глаза, если нужно, зажми уши, но молчи. Ни крика, ни плача, чего бы ни увидела. Ни единого звука, чтобы спасти свою жизнь.
Проезжая мимо Сан-Рокко, друг и сосед Прокопио фермер Росси, старый партизан, остановил свой трактор возле Джеймса, чтобы спросить, что, Люцифер подери, происходит. Когда режиссёр с трудом расшифровал сочный итальянский старика и принялся объяснять ситуацию, тот его тут же перебил: «Грёбаные фашисты! Ублюдки, сучьи дети!» Несколько минут Росси яростно матерился (на архаичном местном диалекте, уже окончательно непонятном Джеймсу), затем изысканно вежливо поблагодарил режиссёра и повернул трактор к ферме Прокопио.
Полиция в подвале внезапно остановилась, когда ИХ фонари выхватили из тьмы груду мусора и кирпича И полуобрушившуюся стену. Они слушали, как шеф разглагольствовал о преимуществах применения слезоточивого газа перед риском соваться дальше.
— Она, наверно, где-то там, в этом туннеле, — сказал шеф полиции.
Все согласились и ждали, что он решит.
— Но это безумие! — добавил он. — Стена может окончательно рухнуть в любую минуту.
— Она же сумасшедшая, босс, — сказал молодой полицейский.
— Может, стоит вызвать подкрепление? — предложил другой.
Шеф немного подумал и решил, что ему не принесёт славы, если он запросит ещё людей сверх своих восьми, чтобы арестовать старую больную женщину.
— Нет! Сделаем вот что: вернёмся наверх, бросим гранату со слезоточивым газом и прикажем ей выйти…
— Она глухая, босс, — напомнил Луиджи. Командир не принял его слова во внимание.
— Как знать. Она могла прикидываться глухой.
Действие слезоточивого газа всегда впечатляло его, когда он видел по телевизору в новостях разгон демонстраций, а в относительно спокойном Урбино у него ни разу не появлялось возможности использовать его.
— Так она получает шанс сдаться, не заставляя нас применять силу. Потом мы войдём, надев маски, и вытащим её наружу, раз она не соглашается на мирный вариант.
Двое полицейских, бывших родом из Рима, когда-то по неосторожности испытали на себе этот «мирный» вариант со слезоточивым газом. Они обменялись циничными взглядами бывалых центурионов, но последовали за командиром наверх, помалкивая о своих сомнениях. Луиджи, замыкавший отступление, услыхал птичье чириканье и щебет, подхватил маленькую клетку из прутьев, выставив её перед собой, вылез наружу, вызвав издевательский смех сослуживцев.
Когда по коридору поплыли клубы газа, Мута натянула на голову рубашку и, вертясь как угорь, протиснулась к кирпичам внизу стены, где ещё чувствовалась струйка сырого, пахнущего землёй воздуха, и прижалась к ним лицом. Кашель и слёзы, одолевшие её, были бы намного сильнее, не находись она в дальнем конце туннеля, куда газ дошёл значительно разреженным и где большую его часть вытянуло в трубу.
Анджелино на холме над Сан-Рокко смотрел на происходящее, обхватив себя руками и раскачиваясь взад-вперёд, и безнадёжно напевал: «Дуу-да-дуу-да, Камтаниптром-дом-дом, ах, дуу-да-дуу-да-день».
Полицейские обступили люк в подвал. Они не заметили, как газ выходит из отверстия в земле в тридцати футах позади них, но их слух оказался острее зрения.
— Она там, босс! Я слышал, как она кашляет!
Они подождали несколько минут, надеясь, что она появится. Шеф полиции приказал своим людям надеть маски и приготовить оружие. Половина их уже спустились в подвал, когда появился Прокопио на джипе. Он увидел струю газа, поднимавшуюся из подвала, и решил, что они разожгли огонь, чтобы выкурить Муту. Сыпля ругательствами, он подбежал к четверым полицейским, остававшимся наверху. Молодой новобранец, который плохо видел из-за маски, не узнал Прокопио и выстрелил; пуля прошила куртку великана и задела его плечо, оставив в нём борозду в четверть дюйма. Рассвирепев от боли, Прокопио бросился на полицейского, который снова выстрелил, и упал под весом навалившихся на него остальных троих полицейских.
Шарлотта увидела, как один из них дважды ударил Прокопио по голове.
— Боже мой! — тихо воскликнула она. — Боже мой! — Она выскочила из такси и закричала: — Пожалуйста, пожалуйста, прекратите!
— Лучше вернитесь в машину, синьора, — сказал водитель, беря её за руку. — Это опасно. Они совсем озверели.
Один полицейский, который всегда не любил Прокопио, трижды что есть силы ударил хозяина кафе по почкам и снова по голове. Это получше, чем стрелять в старух. Здоровый мужик, настоящий бык. Свалить такого — есть чем гордиться. Прокопио сломали нос, пинали в рёбра, били по горлу, ударили прикладом по голове, размозжив ухо. Потом надели наручники.
«Надо что-то делать, что-то сказать», — думала Шарлотта. Она хватала ртом воздух, готовясь закричать, казалось, сейчас она издаст вопль протеста. Но потом почувствовала, как воздух твердеет в горле, слова превращаются в скользкие кубики льда, замораживающие язык, парализующие мысли.
Позади них в зарослях кустарника взад-вперёд ходила серая тень; низко опущенная голова качается между торчащими лопатками. Временами, подталкиваемое некой силой вопреки его отшельнической натуре, существо, скуля, ползло вперёд, но останавливалось, словно натыкалось на прутья клетки.
Другое сражение разыгралось под землёй. Найдя задыхающуюся немую по хрипу и кашлю, полиция никак не могла вытащить её из убежища. Она брыкалась, сумела ударить одного из них в пах, а когда они крепко ухватили её за ноги и потащили по острым кирпичам, ей удалось крепко зацепиться рукой за пролом в стене, где когда-то была дверь. Даже когда один полицейский изо всей силы тащил её за ноги, а другой — обхватив за талию, они ничего не могли с ней поделать, не сломав ей руку. Она висела в воздухе горизонтально к земле — флаг из лохмотьев и старческой жёлтой кожи. Грубая юбка и кофта сорваны, почти голая, остались лишь пояс, Держащийся на кожаном ремне, да один рукав на руке, которой она держалась за стену, рукав мужской нижней рубахи из сурового полотна. Кожа в глубоких царапинах от кирпичей, по которым её волокли, — всё вместе делало её похожей на жертву насильников. Троим молодым полицейским, привыкшим к слезам и крикам своих подружек в такие моменты, было не по себе от молчания этой старухи. Да, она лягалась, дралась и царапалась одной рукой и даже сумела разодрать ногтями лицо одному из них ото лба до подбородка, но единственный звук, который они слышали от неё, — это душащий её кашель.