– Без проблем, Владимир Семенович, конечно, напишу, – ответил я с готовностью, потому что не собирался ссориться с всесильным ЦК, и подумал: «Видимо, все-таки придется покопаться в папке «Старые советские песни» в компьютере».
– Ну вот и отлично… Кстати, я слышал, что некоторые наши сверхбдительные товарищи придираются к текстам некоторых ваших песен?
– Да, Владимир Семенович, замучили совсем своими придирками, – подтвердил я. Действительно, эта проблема стояла для меня очень остро – в каждой строчке моих совершенно безобидных текстов бюрократы и некоторые критики постоянно искали какой-то второй, тайный смысл.
– Ничего, мы их успокоим – вы же не антисоветчик какой-нибудь, а наш, советский композитор, сам из трудящихся, так ведь? Насчет этого не волнуйтесь! Да, Артур Керимович, почему вы еще не член партии, ведь членом Союза композиторов может стать только партийный?
– Владимир Семенович, во-первых, я не чувствую себя достойным, а во-вторых, мне кажется, что, будучи беспартийным, я буду вызывать больше доверия и смогу принести больше пользы. Вы меня понимаете?
– Да, пожалуй, понимаю, – ответил он, поверх очков взглянув на меня, и я подумал, что на таком уровне дураков действительно не держат. – Наверное, я смогу убедить товарищей, что для вас можно сделать исключение. И еще у меня к вам будет просьба от Олимпийского комитета. Олимпиада у нас на носу, нужна нам хорошая песня на закрытие.
– А вы знаете, есть у меня подходящая песня. – Я вспомнил, как плакали миллионы людей, слыша слова «До свидания, наш ласковый Миша, олимпийская сказка, прощай!».
– Отлично. Моя секретарша даст вам мой прямой телефон, – с хитрой улыбкой сказал Севрюк. – А вот вам от нас подарок.
Он протянул мне удостоверение с печатью ЦК, на которой значилось: «Пропуск в ГУМ, секция 100».
– Спасибо, а что это? – с недоумением спросил я.
– Василий Иванович объяснит… Ну что ж, очень рад был с вами познакомиться. Если что, звоните прямо мне лично. а мы будем следить за вашими успехами!
Мы душевно распрощались и уехали в ЦДСА. По дороге Василий Иванович объяснил мне, что я получил не просто постоянный пропуск в эксклюзивный, валютный отдел ГУМа, где по советским ценам можно было купить любой фирменный товар по зарубежным каталогам. Это был пропуск в высшую касту советского общества – в номенклатуру. Право отовариваться в спецсекции имели чиновники не ниже замминистра. Пропуск автоматически давал право на обслуживание в спецклинике, спецателье и спецкассе железнодорожных и авиабилетов.
Через два дня меня официально пригласили на заседание правления Союза композиторов, и после получасовой беседы, просмотра многочисленных отзывов и рецензий наших мэтров от эстрады было вынесено решение о принятии меня в члены этого почетного общества. Мне выдали удостоверение и взяли с меня членские взносы. Я снова съездил в московское отделение ВААП и снова зарегистрировал все «свои» песни, но теперь уже в статусе члена союза.
До этого момента я удивлялся, почему большинство взятых у меня интервью не появлялись в газетах, но, видимо, после нашей встречи с Севрюком сверху поступило соответствующее разрешение, и газеты запестрели заголовками: «Советская эстрада бьет рекорды популярности!», «Группа «Москва» – лидер европейских хит-парадов!», «Артур Башкирцев – 24 шлягера за два месяца!», «Миллионные контракты с молодым ВИА из Дома Советской армии!».
Только ехидная очкастая репортерша из «Советской культуры» попыталась немного поддеть меня в своем интервью.
– Артур Керимович, а почему тексты большинства ваших песен так бездуховны, малосодержательны?
– А вы ходите в театр в спортивном костюме? – ответил я вопросом на вопрос.
– Нет конечно, а почему вы спрашиваете? – растерялась репортерша.
– А на картошку вы не надеваете праздничное платье?
– Нет конечно, к чему такие вопросы?
– Так же и с музыкой. Есть музыка бардовская, и она предназначена для прослушивания и требует серьезных текстов. А есть музыка танцевальная, которая предназначена для дискотек, для танцев, и в ней главное – зажигательная мелодия и ритм.
– А еще я заметила, что вы пишете в разных стилях, из-за чего вас трудно узнать. Складывается впечатление, что ваши песни написаны разными людьми.
– Мои песни не трудно узнать, – не согласился я, немного испугавшись прозорливости журналистки. – Все они мелодичны и популярны. А музыкальный стиль – это только обрамление для красивой мелодии. И чем разнообразнее обрамления, тем интереснее слушателям.
– А правда, что у вас нет музыкального образования?
– Да, я воспитывался в детском доме и не имел возможности получить официальное музыкальное образование. Но я очень люблю музыку с детства, и в свое время я постоянно упражнялся в игре на стареньком пианино у нас в интернате. Хотите послушать? – Я сел за рояль и сыграл «Менуэт» Боккерини – единственную классическую вещь, которую я знал наизусть. После чего сказал: – Кстати, на первый же свой авторский гонорар я куплю для своего родного детского дома хороший рояль.
– А сами вы не пишете классику?
– Нет, только музыку для кино. В следующем году на экраны выходят два замечательных фильма – «Эскадрон гусар летучих» и «Вам и не снилось». Там будет звучать моя музыка. – Действительно, режиссеры Илья Фрэз и Станислав Ростоцкий, по совету Иосифа Давыдовича, обратились ко мне с просьбой написать музыку для их фильмов. Я легко согласился – музыка к этим фильмам уже была у меня в фонотеке.
Репортерша наконец утихомирилась и написала вполне достойную, умную статью.
Телефон в студии раскалялся, Игорь уже просто не подходил к нему: звонили певцы и певицы с просьбой о песнях, звонили клиенты в студию, звонили поклонники и поклонницы. Откуда все узнавали телефон, непонятно! Мне пришлось договориться с одной из женщин, работающих в фонотеке, чтобы она за дополнительную плату брала трубку и отвечала на звонки. Время от времени ведь звонили нужные люди, которые не могли застать меня дома – там я появлялся только поздно ночью. Как не хватало мне в этом мире сотовой связи!
Товарищ, пройдемте для выяснения наличности.
Я просто задыхался от нехватки времени: клуб, студия, группа, новая музыка, песни. А тут появились первые серьезные проблемы: на дискоклуб, который стал самым популярным местом в Москве и уже работал четыре дня в неделю – четверг, пятницу, субботу и в воскресенье, наехала братва.
Как выяснил всезнающий Мильман, в Кисловодске в этом году прошла всесоюзная сходка цеховиков и воров в законе. На ней постановили, что все цеховики и другие труженики незаконного бизнеса, валютчики, торгаши должны отчислять десять процентов прибыли в воровской общак. В ответ воры в законе обещали подпольным коммерсантам покровительство и защиту. В Москве в это время орудовал известный вор в законе Лакоба; ему приглянулся наш клуб, и начать он решил с распространителей билетов: пару раз его ребята ловили их и отбирали у них выручку и билеты, требуя встречи с хозяином. Я догадывался, что десятью процентами дело не ограничится. Лакоба не успокоится, пока не подгребет под себя клуб. Надо было срочно что-то решать. Обратиться в милицию я, конечно, не мог. Можно было обратиться в КГБ – я слышал, что они частенько используют братву в качестве информаторов, – но так бы я полностью попал в зависимость от органов.