Даже не столько искусственный воздух ЮНИСЕНС, сколько тревожные напоминания о Робине побудили меня сократить визит в компанию. После обеда, несмотря на протесты мужчин и несмотря на то что сегодняшняя поездка планировалась за десять дней, я, сытая по горло больничной обстановкой, извинилась и ушла.
— Беспокоюсь за собаку, — солгала я. (Рассел все еще оставался в Эдеме.) — Он терпеть не может конуру.
На самом деле, хотя мне очень понравился Бен Фиск и я Искренне верила, что Кристиан и Джек — замечательные ученые, что-то в предстоящей экспедиции меня настораживало.
Это был один из таких вечеров, когда с транспортом не везет совсем. Задержки на «Северной» линии, «по причине человека, оказавшегося под поездом», как зловеще пояснил громкоговоритель; отчаявшиеся толпы на Кингс-Кросс — столько народу, что я пропустила три битком набитых поезда, прежде чем смогла втиснуться в вагон. К тому времени, как я повернула ключ в замке Эдема, была почти полночь. Все равно Рассел будет рад, что я вернулась пораньше.
Я оставила для него включенный свет и увесистый окорок, купленный у мясника, обожавшего моего терьера, а Толстя обещал сходить с ним на прогулку.
— Рассел! — окликнула я, захлопывая за собой дверь и включая свет. — Рассел!
До меня донесся странный звук, но это был не Рассел. Вдруг он заболел? Я бросила сумку и взбежала вверх по ступенькам.
Там были двое мужчин. Оба были мне незнакомы, но я увидела сотни книг, которые они свалили с полок, разорвали и бросили на пол. Не помню, вскрикнула ли я, когда повернулась, поскользнулась и покатилась вниз по лестнице. На заднице, на коленках, падая, как в детских кошмарах, когда хочешь взлететь и не можешь, ты прикован к земле, а Потрошитель все ближе, Джек уже рядом, протягивает руку, и в эту секунду ты просыпаешься.
Чертова входная дверь заперта, тупик.
Сворачиваю в коридор. Три шага, и вот тогда я закричала. Там что-то лежит, что-то окровавленное, что видишь на обочине и отворачиваешься, не смотри-слишком-поздно-смени-тему-что-то-мертвое.
Я не слышала, как мужчина ударил меня.
— Рассел, — простонала я, когда вновь обрела сознание и увидела Толстю.
— Ты испугалась, детка. Это был просто большой кусок отравленного мяса, который эти ублюдки принесли для него, и полотенце, в которое его завернули. Рассел поднял такой шум после твоего ухода, что я забрал его сюда.
Именно Рассел своим лаем разбудил Толстю и бегом привел его по дорожке в центральный сад. Те люди уже ушли. Оставалось только вызвать полицию и «скорую», которая отвезла меня в травмпункт. Там Толстя ждал, пока доктор не просветил мою голову рентгеном и не отпустил домой.
Полицейские все еще были там, когда мы вернулись, но они не сильно надеялись, что смогут поймать виновных.
— Они вас, похоже, не ожидали, — сказал один из копов. — В какой-то мере вам повезло, что вы вернулись именно в это время, иначе ущерб был бы больше. Не считая головы. И еще больше повезло, что этот ваш не… — он хотел сказать «негр», но спохватился, — немаленький друг спугнул их.
Толстя настоял на том, чтобы провести эту ночь в кресле рядом с моим диваном, и я не пожалела об этом. Он еще спал, когда первая вспышка молнии разбудила меня, озарив комнату, словно экран кинотеатра. Не успела я сосчитать до одного, как грянул гром и прокатился по крыше. Та первая молния, похоже, во что-то ударила. Ночь вдруг почернела, все уличные фонари погасли. Рассел залаял, и Толстя широко открыл глаза.
— Черт! Что за хре?…
И тут снова этот впечатляющий, неземной свет, будто гигантский слепящий проектор. И сразу же сокрушительный удар грома. Я опять услышала треск и какой-то еще звук, словно в саду что-то выдергивалось, скрежетало, рвалось. Прежде чем Толстя смог остановить меня, я соскочила с дивана и подбежала к заднему окну, выглядывая туда, где стоял тис, изогнувший позвоночник своего ствола. Наш старый левиафан медленно, разминая члены, поднялся, наклонился, словно готовясь прыгнуть, а над ним фонтаном брызнула белая крупа бедренных, больших берцовых, лучевых костей, черепов, челюстей, грудных клеток и позвонков. Все кости мясника.
Я почувствовала, что Толстя встал рядом. Мы оба были не в силах отвести глаза. Его пальцы впились в мое плечо.
— Господи Иисусе!
— Довольно, — сказала я. — Я получила твое послание, Боже. Или кто бы там его ни отправил. Я убираюсь отсюда.
— Невозможно подсчитать ущерб, нанесенный потерей нашего тиса, — говорил мне мистер Банерджи, человек, через которого земля обретала голос, список всех ее завоеваний и потерь.
Тис был живой историей, заявил он, реликвией, которую нельзя взять и поместить в музей, сохранить для потомства — во всяком случае, не при нашей жизни. Безусловно, какому-нибудь будущему поколению это удастся («Посмотри, дорогой, — это дерево. Они раньше стояли у нас для тени, пока мы не изобрели торговые центры»). Нельзя реконструировать шестисотлетнее тисовое дерево. И как его оплакивать? В какое древесное похоронное бюро звонить?
Оно долго пролежало на траве и оставило призрачную желтую тень, какие фотографирует Ник. Еще вчера оно стояло во всей красе, а назавтра уже исчезло.
Сначала человек из районного отдела по градостроительному контролю заверил меня, что дерево, записанное под номером три тысячи двести шестьдесят пять в его списке охраняемых природных объектов, нельзя спасти. Вероятно, его корни были ослаблены сильной прошлогодней бурей, сказал он, а потом еще больше ослаблены нашими с Взлом раскопками. Потом из службы по уходу за деревьями мне прислали предложение по его уничтожению, которое должен был утвердить поверенный. Наконец приехали лесоводы, тихие люди, которые предупредили, что я лишусь не только дерева, но и всех маленьких папоротников и диких растений вокруг него.
— Не люблю резать тис, — потряс головой тот, что был старше.
— Да уж, не повезло, — согласился его помощник.
Я наблюдала, как они отсекали меньшие корни и ветви, одну за другой, а потом в дело вступили большие пилы, пронзительные, как бормашина, и аппарат, вытянувший из земли последние корни. Осталась глубокая яма с неровными краями, похожая на зияющую кровавую дыру, из которой удалили зуб мудрости, вмятина от нашего временного хранилища — как там называл это Джек? Измеримого наслаждения?
— Настоящий Шервудский лес у вас тут был, а? — сказал перед уходом старший из лесоводов. И добавил в утешение: — Хотя у меня есть для вас приятная новость. Мы взяли несколько побегов тиса для вас. Если их посадить в горшок и поливать, должны дать корни.
— А как скоро они станут деревьями?
— Ну, ко времени второго пришествия, — пошутил его младший напарник.
Несколько недель спустя я зашла к Мустафе сообщить, что отправляюсь в путешествие.
— Это хорошо, — сказал он. — Тебе нужно отдохнуть. Куда ты едешь?