Он перебил:
— Я расскажу вам позже. Нужно поскорее увезти отсюда вашего мужа, на случай, если нападавшие вернутся.
Она стояла позади, пока Арун с Ахмедом переносил ее мужа в экипаж; одежда обоих мужчин перепачкалась кровью и грязью, в которой лежал Джозеф. Его, должно быть, еще и стошнило, потому что перед его пиджака и рубашки был желтым от рвоты, которая также запеклась у губ и ноздрей.
Всю дорогу домой она молчала, размышляя о том, есть ли связь между нападением на Джозефа и теми бумагами, которые она нашла у него в спальне несколько месяцев тому назад, когда он опять спал, одурманенный наркотиком. Она вошла к нему посмотреть, чем можно помочь, и обнаружила, что по всей комнате разбросаны научные тексты вперемешку с фотографиями мутировавших растений и искалеченных людей. Возможно, там даже был снимок этого двухголового мальчика, про которого говорил Арун, она не помнила. Но больше всего ее обеспокоил отрывок, написанный Джозефом: «Стремление испытывать или причинять боль — не главное. Непременное желание состоит в том, чтобы полностью оказаться во власти другого, потерять власть и ответственность за свои действия, стать беспомощным объектом воли другого. Быть, так сказать, пред Богом. Или же обратное, как в случае де Сада. Ибо так же, как величайшее проявление власти над другим человеком — это заставить его страдать, так и охотное приятие боли есть признание собственной вины и искупление. Ни одно животное не соглашается страдать добровольно. Стало быть, разве не истинно то, что, делая так, мы становимся более, чем людьми? Больше, чем человек. Сверхчеловек».
Читая эти слова, она почувствовала огромную жалость к Джозефу, как чувствовала ее в те ночи в Лондоне, когда он описывал ей свое кошмарное детство, проведенное с Лютером Айронстоуном. Воробышек, вскормленный в гнезде ястреба, так рисовала себе это Магда, думая о тонких костях, которые Джозеф унаследовал от матери. У него была ее внешность — и ее безумие тоже, так она подозревала.
— Она умерла из-за раздвоившейся души, — утверждал Джозеф. — Спички просто закончили то, что начал он.
С величайшей осторожностью Ахмед и Арун пронесли ее мужа мимо ночного сторожа, подняли вверх по лестнице и уложили на кровать, после чего Магда щедро заплатила Ахмеду и отослала его, велев ни словом не обмолвиться ее отцу о происшедшем. Сначала она настаивала, чтобы Арун ушел вместе с водителем.
— Теперь я могу справиться сама.
Он отказался, мягко, но непреклонно:
— В одиночку у вас ничего не получится, миссис Айронстоун. Он слишком тяжелый для вас и слишком тяжело ранен. Если вы не собираетесь звать доктора или будить еще кого-нибудь из слуг, вы должны позволить мне помочь. Необходимо обработать его открытые раны прежде, чем они загноятся.
В присутствии Ахмеда Магда испытывала бы меньше смущения. Ахмед, как она считала, от каждого ожидал худшего. Но она не могла вынести мысли, что Арун увидит то, с чем она жила, человека, которого себе выбрала.
— Нам обязательно звать доктора? — Доктор решит, что должен сообщить Филипу Флитвуду о плачевном состоянии Джозефа, и она опасалась, что сердце отца может не выдержать подобных открытий.
— Я сделаю, что смогу. — Арун склонился над кроватью, протянув руки. Кинув на нее быстрый взгляд, спросил: — Вы позволите?
И после кивка Магды осторожно приподнял не залитое кровью веко Джозефа.
— Он без сознания. Будем надеяться, он так и пробудет благодаря опиуму, который курил.
— Он курил опиум? Вы можете определить это по глазам? Не просто принимал опийную настойку?
— Люди говорили, что он ходит в эту часть Калькутты фотографировать, а потом заглядывает в курильню опиума. Возможно, вы не знали, но рядом с той улицей, где мы его нашли, находится китайский квартал, в котором можно получить все восточные удовольствия, от свиных сосисок до опиума.
— И Джозефа там видели?
Он кивнул:
— Ваш водитель был уверен, что вы знаете, миссис Айронстоун. Он возил туда вашего мужа много раз.
Его слова показались Магде обвинением. Он снова взглянул на Джозефа.
— Теперь нужно обмыть его, посмотреть, вдруг врач все-таки необходим. — И он вопросительно взглянул на нее.
— Все в порядке, — устало произнесла она. — Если вас беспокоит, пристойно ли осматривать Джозефа в моем присутствии, то подобная деликатность необязательна после всего, чему я была свидетелем сегодня ночью.
Он чинно кивнул и указал, что им следует снять с Джозефа одежду.
— Только осторожно, — прибавил он, слегка улыбнувшись. — Он и так уже сегодня настрадался.
Без дальнейших колебаний Арун взялся за врачевание избитого тела и лица ее мужа. Он закатал рукава и тщательно помыл руки в теплой мыльной воде, которую она принесла по его просьбе, затем предложил ей сделать то же самое, объяснив, что в Индии самую большую угрозу представляет заражение. Как будто я не знала, подумала Магда; меня уже заразили. Ей стало дурно, когда они обнаружили, что рубашка и волосы на груди Джозефа пропитались кровью, слиплись и приклеились к коже, но Арун продолжал свое дело, подбадривая ее своими спокойными, уверенными движениями. Они тщательно промокнули ткань в теплой воде, чтобы ослабить ее, а потом осторожно, но решительно отлепили от тела окровавленный материал, пока Джозеф стонал и невнятно бормотал. Магда закрыла глаза, увидев, что его раны снова открылись и стали кровоточить.
Когда ее муж был раздет до пояса, Арун отступил на шаг и сказал, что дальше пока не надо.
— Кровь в основном из головы, а из таких ран она обычно льется очень обильно. Частенько эти повреждения выглядят хуже, чем есть на самом деле.
Без слов он подождал, пока она совладает со своей дрожью.
— Я положил в воду кое-какие обеззараживающие травки, миссис Айронстоун, и теперь мы должны хорошенько промыть его, с обеих сторон. Если я переверну его на бок, вы сможете дотянуться до его спины?
Магда кивнула, и Арун положил смуглую руку на окровавленные плечи Джозефа, перекатил его, обнажив спину. Она наклонилась и принялась губкой стирать грязь и кровь, очищая пепельную кожу своего мужа. Белый, как труп, думалось ей, белый, как дохлая рыба, белый, как кости, белый, как проказа. От Джозефа шел сильный дух рвоты и нечистот. Запах разложения. Чтобы подавить тошноту, она попыталась отвлечься, не думать о происходящем. Вдыхала вместо этого гвоздичный аромат дыхания Аруна. Запах его пота. Его рубашки, мокрой от пота и крови Джозефа. Все трое теперь тесно сплелись, сцепились в тесном объятии. В ее голове кружились образы мертвецов, которых обмывают и заворачивают в погребальные саваны. Джозеф такой белый, думала она, и его кожа такая холодная. Как на картинках, которые он собирал, где нарисованы трупы с содранной кожей и тела из камня с мягкими внутренними органами. Она пошатнулась, но спокойный голос Аруна помог ей устоять.
— В кармане моей куртки есть свежий паан, — сказал он. — Пряности, обернутые в лист бетеля. Пожуйте немного, пока работаете. Тогда тошнота отступит.