За два года, прошедшие после смерти Гильяно, пятьсот тысяч сицилийцев, главным образом молодых мужчин, уехали с острова. Они отправились в Англию и стали там садовниками, мороженщиками, официантами в ресторанах. Они отправились в Германию и взялись там за самую тяжелую работу; отправились в Швейцарию, где до блеска начищали страну и собирали на заводах часы с кукушкой. Они отправились во Францию и стали там кухонными мужиками и уборщиками в универсальных магазинах. Они отправились в Бразилию прорубать просеки в джунглях. Некоторые поехали в холодную Скандинавию. Ну а нескольких Клеменца забрал в Соединенные Штаты служить семейству Корлеоне. Эти считались счастливчиками. А Сицилия превратилась в страну стариков, малых детей и женщин, овдовевших по милости экономической вендетты. Каменные деревенские дома не поставляли больше рабочих рук для богатых имений, так что страдали и богачи. Процветал только дон Кроче.
Аспану Пишотта предстал перед судом за содеянные им преступления и был приговорен к пожизненному заключению в тюрьме Уччардоне. Но все понимали, что его помилуют. Волновало Пишотту лишь то, что его могут прикончить в тюрьме. Однако амнистия все не наступала. Тогда он послал записку дону Кроче: если его немедленно не помилуют, писал Пишотта, он расскажет о контактах, которые были у отряда с Треццой, и о том, как новый премьер-министр в сговоре с доном Кроче велел истребить собственных граждан у прохода Джинестры.
На другой день после того, как министр Трецца стал премьером Италии, Аспану Пишотта проснулся в восемь часов утра. У него была большая камера, в которой стояли растения в горшках и ширмы, украшенные им самим за время пребывания в тюрьме вышивкой. Яркие краски шелков, казалось, действовали на него успокаивающе, и он теперь часто вспоминал свое детство, как они дружили с Тури Гильяно, как любили друг друга.
Пишотта приготовил себе кофе и выпил его. Он очень боялся, что его отравят. Поэтому все, что он пил, приносили ему родные. А тюремную пищу он сначала крошечными кусочками давал своему любимцу попугаю, которого держал в клетке. На всякий случай на одной из полок, рядом с иголками для вышивания и кусками материи, у него всегда стояла большая банка оливкового масла. Он считал, что если влить его себе в горло, то это обезвредит яд или вызовет у него рвоту. Другой участи он не опасался — слишком хорошо его охраняли. К двери его камеры подпускали лишь тех, кого он разрешал, а выходить из нее ему не было дозволено. И вот сейчас он терпеливо дождался, пока попугай съест и переварит пищу, и только тогда с аппетитом позавтракал.
Гектор Адонис вышел из своей палермской квартиры и, сев на трамвай, отправился в тюрьму Уччардоне. Несмотря на раннее утро, февральское солнце уже пригревало, и Гектор Адонис пожалел, что надел черный костюм и галстук.
Но он считал, что для такого случая надо быть одетым официально. Он потрогал нагрудный карман пиджака, где была глубоко запрятана важная бумага.
Он ехал по городу, и призрак Гильяно словно сопутствовал ему. Он вспомнил, как однажды утром на его глазах взлетел на воздух трамвай, полный карабинеров, — так отомстил Гильяно за то, что его родителей держали в той самой тюрьме, куда ехал сейчас Адонис. И он снова удивился тому, как такой милый юноша, которого он знакомил с классиками, мог совершить подобную жестокость. Сейчас на стенах зданий, мимо которых проезжал Адонис, не было ничего, а ему виделись большие красные буквы «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГИЛЬЯНО», часто появлявшиеся на них. Да, его крестник недолго прожил. Но Гектору Адонису не давало покоя то, что Гильяно убил его самый близкий друг. Вот почему он с такой охотой взялся отвезти записку, которая лежала сейчас в кармане его пиджака. Записка эта была от дона Кроче, равно как и специальные инструкции.
Трамвай остановился перед длинным кирпичным строением, в котором помещалась тюрьма Уччардоне. Ее отделяла от улицы каменная стена с колючей проволокой наверху. У ворот стояли охранники, а вдоль стены шагали вооруженные до зубов полицейские. У Гектора Адониса был пропуск, и его тотчас впустили в тюрьму; специальный охранник проводил его в тюремную аптеку. Там его встретил аптекарь по имени Куто. На нем, поверх обычного делового костюма, был белоснежный халат. Он тоже счел необходимым ради такого случая одеться официально. Он тепло поздоровался с Гектором Адонисом, они сели и стали ждать.
— Аспану регулярно принимает свое лекарство? — осведомился Гектор Адонис. Дело в том, что Пишотте из-за туберкулеза прописали принимать стрептомицин.
— О да, — сказал Куто. — Он очень печется о своем здоровье. Даже курить перестал. Любопытное это явление, которое я наблюдаю у наших заключенных. Пока человек на свободе, он бездумно растрачивает свое здоровье — курит до одурения, пьет до бесчувствия, занимается любовью до истощения. Мало спит и не упражняет свое тело. А стоит ему пожизненно сесть в тюрьму, и он начинает заниматься гантелями, отказывается от табака, следит за своим питанием и вообще не перебирает ни в чем.
— Может, потому, что у него меньше для этого возможностей, — сказал Гектор Адонис.
— О нет, нет, — возразил Куто. — В тюрьме Уччардоне можно получить все, что угодно. Охранники — люди бедные, а заключенные — богатые, так что деньги, естественно, переходят из рук в руки. Здесь можно предаваться любому пороку.
Адонис оглядел аптеку. Тут были полки, набитые медикаментами, и большие дубовые шкафы с бинтами, ватой и медицинским инструментом, так как аптека служила одновременно и пунктом скорой помощи для заключенных. В нише одной из комнат даже стояли две аккуратно застеленные кровати.
— А вам трудно доставать ему лекарство? — спросил Адонис.
— Нет, мы делаем специальную заявку, — сказал Куто. — Я послал ему новую бутылочку сегодня утром. Она закупорена по всем правилам, как это делают американцы для экспорта. Очень дорогое лекарство. Могу только удивляться, чего ради власти так усердствуют, чтобы поддержать ему жизнь.
И они улыбнулись друг другу.
Тем временем Аспану Пишотта у себя в камере достал бутылочку стрептомицина и распечатал ее. Он отмерил нужную дозу лекарства и проглотил. На секунду, пока мозг его еще работал, у него мелькнула мысль, что какое-то оно слишком горькое, затем тело его выгнулось назад, и он рухнул на пол. Из груди его вырвался отчаянный крик, заставивший охранника подбежать к двери камеры. Преодолевая страшную боль, разлившуюся по всему телу, Пишотта поднялся на ноги. В горле у него пересохло, и он, спотыкаясь, сделал несколько шагов к той полке, где стояло оливковое масло. Тут тело его снова выгнулось дугой, и он крикнул охраннику:
— Меня отравили! Помоги же мне, помоги! — И прежде чем снова упасть, в ярости понял, что дон Кроче перехитрил его.
Охранники бегом принесли Пишотту в аптеку, крича, что заключенного отравили. Куто велел им положить Пишотту на одну из кроватей в нише и обследовал его. Затем быстро приготовил рвотное и влил в горло Пишотте. На взгляд охранников, он делал все, чтобы спасти Пишотту. Только Гектор Адонис знал, что рвотный порошок был сильно разбавлен и не мог помочь умирающему. Адонис подошел к кровати и, достав из нагрудного кармана бумажку, зажал ее в кулаке. Делая вид, будто помогает аптекарю, он сунул ее Пишотте под рубашку. В этот момент он опустил взгляд вниз, на Пишотту. Красивое лицо его было искажено словно от горя, но Адонис знал, что это гримаса страшной боли… Гектору Адонису стало бесконечно грустно. Он вспомнил, как этот человек шагал рука об руку с его крестником по холмам Сицилии и как они читали друг другу стихи о Роланде и Карле Великом.