– При наличии телевидения и других средств массовой информации, – заметил Салентайн, – Кеннеди не продержится и дня, если попробует диктаторствовать. Он просто лишен такой возможности. Сегодня в Америке больше всего верят в личную свободу.
Он помолчал, потом продолжил:
– Вы это хорошо знаете, Джордж. Вы отказались подчиниться тому злополучному эмбарго.
– Не уклоняйтесь в сторону, – сказал Гринвелл. – Сильный президент может преодолеть эти препятствия. А Кеннеди в этом кризисе очень силен.
– О чем мы спорим? – нетерпеливо спросил Луис Инч. – О том, что мы должны образовать единый фронт против ультиматума Кеннеди Шерабену? Лично я считаю правильным, что он действует с позиций силы. Давление на правительство срабатывает так же, как и на народ.
В начале своей карьеры Луис Инч прибегал к тактике давления на арендаторов, когда хотел очистить от них здания. Он отключал отопление, воду, запрещал ремонт, делал жизнь тысяч людей невыносимой. Он «очищал» некоторые пригороды, наводняя их неграми, чтобы заставить белых жителей убраться оттуда, он подкупал правительства городов и штабов, он обогащал федеральных инспекторов. Он знал, о чем говорил: успех зиждется на давлении.
– Вы опять уходите в сторону, – подчеркнул Джордж Гринвелл. – Через час у нас состоится совещание по видеосвязи с Бертом Оудиком. Вы уж меня извините, что я согласился, не посоветовавшись с вами, но я полагал, что это слишком срочно, чтобы откладывать, события развиваются чрезвычайно быстро. Ведь это пятьдесят миллиардов долларов Берта Оудика будут уничтожены, так что он ужасно озабочен. И для нас очень важно предвидеть будущее. Если президент может сотворить такое с Оудиком, он способен сделать это и с любым из нас.
– Кеннеди психически нездоров, – заметил Мартин Матфорд.
– Я думаю, – сказал Салентайн, – что мы должны найти общий язык до того, как будем совещаться с Оудиком.
– Он помешан на своих нефтяных месторождениях, – высказался Инч.
Ему всегда казалось, что нефть в каком-то смысле соперничает с интересами недвижимой собственности.
– Мы должны отнестись к Берту с полным пониманием, – посоветовал Гринвелл.
Все четверо собрались в центре связи Сократова клуба, когда на телеэкране возник Берт Оудик. Он в улыбкой приветствовал их, но его лицо выглядело неестественно красным, что могло быть или из-за качества передачи, или из-за обуревающей его ярости. Голос Оудика, тем не менее, звучал спокойно.
– Я отправляюсь в Шерабен, – сказал он. – Быть может, это будет последний взгляд на мои пятьдесят миллиардов долларов.
Присутствующие в комнате разговаривали с его изображением на экране, словно он сидел здесь, в клубе. Они могли видеть и себя на мониторе, так как Оудик видел их в своем офисе. Приходилось следить за выражением своего лица и за голосом.
– Вы действительно собираетесь ехать? – поинтересовался Луис Инч.
– Да, – ответил Оудик. – Султан – мой друг, а ситуация очень опасная. Я могу принести немалую пользу нашей стране, если буду там лично.
– Судя по сообщениям корреспондентов моих газет и телевидения, – сказал Лоуренс Салентайн, – конгресс и сенат пытаются наложить вето на решение президента. Это возможно?
Оудик улыбнулся им с экрана.
– Не только возможно, но почти наверняка так и будет. Я разговаривал с членами правительства. Они предлагают временно отстранить президента от исполнения своих обязанностей на том основании, что им движет личная месть, свидетельствующая о временном нарушении его душевного равновесия. Согласно поправке к конституции такая мера является законной. Нам нужно только получить подписи членов кабинета и вице-президента на петиции, которые утвердит конгресс. Даже если импичмент будет длиться всего тридцать дней, мы сможем приостановить разрушение Дака. А я гарантирую, что пока буду в Шерабене, заложников освободят. Но думаю, что все вы должны предложить конгрессу свою поддержку в отстранении президента. Это ваш долг перед американской демократией, как и мой долг перед моими держателями акций. Мы все понимаем, что если бы кто-то другой, а не его дочь, был убит, он никогда не избрал бы такой образ действий.
– Берт, – выступил Джордж Гринвелл, – мы вчетвером обсудили эту проблему и договорились поддержать вас и конгресс. Это наш долг. Мы сделаем необходимые телефонные звонки, будем действовать согласованно. Но у Лоуренса Салентайна есть несколько замечаний.
Лицо Оудика выразило гнев и отвращение.
– Ларри, – сказал он, – сейчас не время твоим средствам массовой информации выжидать, поверь мне. Если Кеннеди обойдется мне в пятьдесят миллиардов долларов, то может настать момент, когда твои телевизионные станции останутся без федеральных лицензий, и ты тогда окажешься в дерьме. Я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь тебе.
Джордж Гринвелл вздрогнул от вульгарности и прямоты такого выпада. Луис Инч и Мартин Матфорд улыбнулись. Салентайн не выказал никаких эмоций.
– Берт, – произнес он тихо и успокаивающе, – я с вами заодно, не сомневайтесь в этом. Думаю, что человек, своевольно решивший уничтожить пятьдесят миллиардов долларов только ради того, чтобы подкрепить свою угрозу, без сомнения, не в себе и не должен возглавлять правительство Соединенных Штатов. Уверяю вас, я с вами. Телевизионные станции прервут объявленные программы и передадут информацию о том, что президент Кеннеди подвергся психиатрическому обследованию, что душевная травма, в результате смерти дочери, временно нарушила его способность выносить разумные решения. Это создаст почву для решения конгресса. Но здесь затрагивается сфера, в которой я несколько опытнее других. Решение президента американский народ будет приветствовать, это естественная реакция толпы на всякие проявления национальной силы. Если президент своими действиями добьется успеха и освободит заложников, он завоюет несметное число приверженцев из числа избирателей. Кеннеди обладает умом и энергией, и если уж он просунет ногу в дверь, то может разогнать конгресс. – Салентайн замолчал на мгновение, стараясь тщательно подбирать слова. – Но если его угроза не сработает, заложники будут убиты, а проблема не решена, это ознаменует конец Кеннеди как политической фигуры.
Лицо Берта Оудика на экране дрогнуло.
– Такой альтернативы нет, – произнес он тихо и очень серьезно. – Если дело зайдет так далеко, заложники будут спасены, а наша страна победит. Кроме того, пятьдесят миллиардов долларов к тому времени уже будут потеряны. Ни один настоящий американец не желает, чтобы миссия Кеннеди провалилась. Они могут не хотеть, чтобы миссия была сопряжена с такими жесткими мерами, но раз уж мы начнем, то должны добиться успеха.
– Пусть так, – сказал Салентайн, хотя он и не был согласен. – Я хочу сказать о другом. Как только президент увидит опасность со стороны конгресса, то первое, что он захочет сделать, это обратиться к народу по телевидению. Какие бы Кеннеди не совершил ошибки, на телевидении он волшебник. Как только он изложит свою позицию, у нашего конгресса возникнут большие неприятности. А если конгресс отстранит Кеннеди на тридцать дней? Может подтвердиться правота президента, что похитители затеяли все это дело, имея своей конечной целью смещение с поста. – Салентайн вновь сделал паузу, стараясь быть осмотрительным. – Тогда Кеннеди окажется еще большим героем. Лучший для нас сценарий – это предоставить его самому себе, выиграет он или проиграет. Если мы пойдем этим путем, то не возникнет опасности для политической структуры в нашей стране. Так может быть лучше.