И еще одно откровение пришло к Эрнесту. Почему он вечно пробивался в Голливуд и кино, глядевшие на него свысока? Из-за зависти. Кино стало самым почитаемым видом искусства, да и сам он обожал фильмы – во всяком случае, хорошие. Но еще больше он завидовал взаимоотношениям, возникающим при производстве кино. Актеры, съемочная группа, режиссер, Суперзвезды и даже “пиджаки”, эти невежественные администраторы, держатся друг за дружку, как патриархальное семейство, во всяком случае, до окончания съемок. Потом дарят друг другу подарки, целуются, обнимаются и клянутся в любви до гроба. Какое это, должно быть, чудесное ощущение! Эрнесту припомнилось, как во время написания первого сценария с Клавдией он тешил себя надеждой, что будет принят в эту семью.
Но разве такое возможно при его характере и злорадном остроумии, его постоянном осмеянии всего и вся? Но в сладостном опьянении закисью азота он не мог судить строго даже себя самого. Он имел такое право, он написал великие книги (Эрнест был диковинкой среди романистов, потому что на самом деле обожал свои книги) и заслужил более уважительное отношение.
Блаженно упоенный всепрощающей закисью азота, Эрнест решил, что вообще-то не хочет умирать. Деньги не настолько важны, Бентс пойдет на попятную, или Клавдия с Молли найдут какой-нибудь выход.
Затем ему вспомнились все его унижения. Ни одна из жен не любила его по-настоящему. Он будто побирался, никогда не получая наслаждения и от платной любви. К его книгам относились с уважением, но до преклонения, делающего писателя богатым, ни разу не доходило. Некоторые критики поносили его, а Эрнест принимал это с хорошим лицом. В конце концов, с какой стати сердиться на критиков, они всего лишь отрабатывают свой хлеб. Но их реплики ранили его в самое сердце. И все друзья до единого, хотя порой и наслаждались его компанией, его остроумием и честностью, никогда не были особенно близки с ним, даже Кеннет. Если Клавдия обожает его от всей души, то Молли Фландерс и Кеннет просто испытывают к нему жалость.
Протянув руку, Эрнест выключил “веселящий газ”. Ему потребовалась всего пара минут, чтобы голова прояснилась, после чего он перешел в кабинет Кеннета.
Депрессия вернулась. Откинувшись на спинку комфортабельного кресла-шезлонга Кеннета, Эрнест наблюдал, как над Беверли-Хиллз восходит солнце. Его душил такой гнев на студию, надувшую его в очередной раз, что Эрнест уже не мог наслаждаться ничем. Ненавидел рассвет нового дня; по ночам очень рано принимал снотворное и старался спать как можно дольше… Надо же, подвергнуться унижению со стороны подобных людей – людей, которых он всегда презирал. Теперь он не в состоянии даже читать, хотя раньше это удовольствие никогда не подводило его. И, конечно, больше не может писать. Элегантная проза, столь часто превозносившаяся до небес, стала фальшивой, дутой, претенциозной. Он больше не упивался процессом творчества.
Уже довольно давно он каждое утро пробуждался, страшась надвигающегося дня, чувствуя себя настолько разбитым, что не находил сил даже для бритья и душа. Да вдобавок он разорился. Заработал миллионы и пустил их прахом, растратив на азартные игры, женщин и алкоголь. Или просто отдал. Деньги никогда не играли для него важной роли – до сей поры.
А последние два месяца он не мог отослать детям и женам алименты. В отличие от большинства мужчин, отсылая эти чеки, Эрнест радовался. За пять лет он не опубликовал ни одной новой книги, а его характер стал менее приятным даже для него самого. Он всегда сетовал на судьбу. Он был как больной зуб в челюсти общества. И этот образ угнетал его. Что за скверный, мелодраматический эпитет для писателя его таланта! Эрнеста захлестнула волна меланхолии, совершенно лишив воли.
Вскочив из шезлонга, он прошел в лечебный кабинет. Кеннет рассказал, что надо делать. Эрнест вытащил шланг с двумя муфтами – одна для кислорода, другая для закиси азота. Потом подключил только одну. Закись азота. Сел в зубоврачебное кресло, протянул руку и повернул вентиль. В этот миг ему пришло в голову, что должен же быть какой-то способ получить хотя бы десять процентов кислорода в смеси, чтобы смерть была не так уж неотвратима. Но тут же взял маску и наложил ее на лицо.
Чистая закись азота хлынула в его организм, и Эрнест пережил момент экстаза, смывший все боли и радости. Ударившая в мозг струя закиси азота вышибла его из черепа. Уже стоя на пороге небытия, Эрнест пережил последний момент чистейшего удовольствия и в этот миг поверил, что Бог и рай существуют.
Молли Фландерс налетела на Бобби Бентса и Скиппи Дира, как коршун; будь Элай Маррион еще жив, она вела бы себя более осмотрительно.
– У вас вот-вот выйдет новое продолжение сериала по книге Эрнеста. Мое постановление не допустит этого. Теперь права принадлежат наследникам Эрнеста. Разумеется, не исключено, что вам удастся добиться отмены постановления и выпустить фильм, но тогда я подам иск. Если я выиграю, эта картина будет принадлежать Эрнесту, а вместе с ней и почти вся прибыль от нее. И уж наверняка мы сможем помешать вам выпустить новые серии, использующие героев этой книги. Что ж, мы можем обойтись и без этого, и без многолетней тяжбы. Вы платите пять миллионов задатка и десять процентов валового дохода с каждой картины. А еще я хочу правдивый и заверенный отчет о доходах от продажи видеокассет.
Дир ужаснулся, Бентс впал в ярость. Эрнест Вейл, писатель, получит просто чудовищный процент, столько не получает никто, кроме Суперзвезд, а это дьявольски возмутительно.
Бентс тут же вызвал Мело Стюарта и главного юрисконсульта студии. Не прошло и получаса, как оба прибыли в конференц-зал “ЛоддСтоун”. Мело требовался на этой встрече потому, что поставлял актеров для сериалов и зарабатывал комиссионные на Капитальной Звезде, режиссере и переписчике Бенни Слае. В этой ситуации ему потребуется уступить часть процентов.
– Мы изучили ситуацию, – сказал главный юрисконсульт, – когда мистер Вейл начал угрожать студии впервые.
– Вы называете самоубийство угрозой студии?! – гневно перебила Молли Фландерс.
– И шантажом, – вкрадчиво поведал главный юрисконсульт. – Теперь мы полностью рассмотрели правовую сторону данной ситуации, являющейся весьма хитроумной, но даже сейчас я рекомендую студии оспорить ваши требования в суде, ибо шансы выиграть дело весьма велики. В данном конкретном случае права не переходят к наследникам.
– А какие у вас гарантии? – спросила Молли у юрисконсульта. – Вы гарантируете девяностопятипроцентную уверенность?
– Нет. В юриспруденции не может быть такой определенности.
Ответ привел Молли в восторг. Выиграв это дело, она получит такой гонорар, что сможет уйти на покой. Встав, она бросила:
– Видала я вас всех в гробу, встретимся в суде.
Окаменевшие от ужаса Бентс и Дир не могли даже слова молвить. Бентс всем сердцем желал, чтобы Элай Маррион был все еще жив.
Ситуацию спас Мело Стюарт, подскочивший и задержавший Молли, с дружеской мольбой обняв ее за плечи.
– Ну-ну, что ты, мы всего лишь торгуемся. Веди себя цивилизованно. – И повел Молли обратно к ее стулу, заметив, что глаза у нее блестят от слез. – Мы можем прийти к соглашению, я готов уступить кое-какие проценты со своей стороны.