Тонированные в коричневый цвет стекла лимузина окрашивали город в тон сепии, под стать старинным ковбойским фильмам. По мере продвижения к центру здания становились выше, будто машина углублялась в чашу каменного леса. Клавдию всегда изумляло, как на коротком отрезке в десять минут езды можно перейти от пасторальной пригородной зелени к метрополису из стекла и бетона. В “Кедровом Синае” больничные коридоры казались просторнее залов аэропорта, но потолок давил на посетителей, будто жутковатый ракурс в немецком импрессионистском кино. Их встретила координатор больницы – миловидная женщина, облаченная в строгий костюм, явно приобретенный у кутюрье и напомнивший Клавдии о хостессах в вегасских отелях. Координатор провела их к спецлифту, без остановок доставившему посетителей к верхним палатам пентхауза.
В палаты вели огромные резные двери из черного дуба, простиравшиеся от пола до потолка, со сверкающими бронзовыми ручками. Двери распахивались, будто ворота, вводя пришедшего в больничную палату – просторную комнату со стеклянными стенами, обеденным столом и стульями, диваном и креслами, а также с нишей для секретаря, оборудованной компьютером и факсом. Тут же имелся небольшой кухонный альков и гостевая ванна вдобавок к ванне для пациента. Потолок уходил очень высоко, а отсутствие стен между кухонной нишей, гостиной и деловым закутком придавало всему помещению вид кинодекорации. На белоснежной больничной постели на безупречно чистом белье, опираясь на огромные подушки, полулежал Элай Маррион, читая сценарий в оранжевом скоросшивателе. На столике рядом с ним высилась стопка папок с бюджетами фильмов, находящихся в производстве. По другую сторону кровати, записывая его замечания в блокнот, сидела хорошенькая молодая секретарша. Маррион всегда любил, чтобы его окружали хорошенькие женщины.
– Элай, – поцеловав Марриона в щеку, сказал Бобби Бентс, – ты выглядишь великолепно, просто великолепно.
Молли и Клавдия тоже поцеловали Марриона в щеку. Клавдия, настоявшая на том, что надо принести цветы, положила букет на кровать. Подобные фамильярности были вполне простительны, потому что великий Элай Маррион заболел.
Клавдия мысленно отмечала все детали, будто делала пометки для сценария. В финансовом отношении медицинские драмы практически обречены на успех.
Правду говоря, Элай Маррион вовсе не выглядел “великолепно, просто великолепно”. Его губы обрамляла синяя кайма, будто нарисованная чернилами. Его мучила одышка, при разговоре он жадно хватал воздух ртом. К его ноздрям шли две тонкие зеленые трубочки, присоединенные к еще одной тонкой трубочке, уходившей в булькающую бутыль с водой, подвешенную на стене и подключенную к какому-то спрятанному кислородному баллону.
– Кислород, – пояснил Маррион, заметив ее взгляд.
– Только на время, – поспешно добавил Бобби Бентс. – Так ему легче дышать.
– Элай, – не обращая на них внимания, начала Молли Фландерс, – я объяснила ситуацию Бобби, и он нуждается в твоем одобрении.
– Молли, – Маррион пребывал в добром настроении, – ты всегда была самым несгибаемым адвокатом в этом городишке. Ты что, хочешь терзать меня на смертном одре?
– Элай, Бобби сказал нам, что ты чувствуешь себя хорошо, – Клавдия пребывала просто в отчаянии, – а мы в самом деле хотели повидаться с тобой.
Она так явственно устыдилась, что Маррион поднял ладонь в знак понимания и прощения.
– Я понимаю все аргументы, – Маррион жестом отослал секретаршу, и та вышла из комнаты. Личная сиделка – миловидная, крепко сбитая женщина – читала книгу за обеденным столом. Маррион дал ей знак удалиться. Поглядев на него, она лишь покачала головой и вернулась к чтению.
Маррион негромко, с присвистом рассмеялся.
– Это Присцилла, лучшая сиделка в Калифорнии. Она сиделка реанимации, поэтому так непоколебима. Мой доктор нанял ее специально для этого случая. Тут она начальник.
Кивнув всем присутствующим, Присцилла продолжала чтение.
– Я хочу выбить для него двадцать миллионов, – сообщила Молли. – Это просто страховка. К чему идти на риск? И к чему проявлять такую несправедливость?
– В этом нет никакой несправедливости, – сердито бросил Бентс. – Он подписал контракт.
– Да пошел ты в задницу, Бобби, – огрызнулась Молли.
– Клавдия, а что думаешь ты? – не обращая на них внимания, поинтересовался Маррион.
Клавдия думала о многом. Очевидно, Маррион болен куда серьезнее, чем все делают вид. Ужасно жестоко наваливаться на старика, от которого даже простой разговор требует невероятных усилий. Она испытывала искушение сказать, что уходит, но затем вспомнила, что Элай ни за что не позволил бы им прийти, если бы не преследовал какие-то собственные цели.
– Эрнест может откалывать удивительные номера, – произнесла Клавдия. – Он решительно настроился обеспечить средствами свою семью. Ну, Элай писатель, а ты всегда любил писателей. Считай это своим взносом в искусство. Дьявол, да ведь ты за просто так дал двадцать миллионов Метрополитен-музею. Так почему бы не сделать того же для Эрнеста?
– И позволить всем агентам впиться в нас, подобно клещам? – мгновенно отреагировал Бентс.
Элай Маррион сделал глубокий вдох, и зеленые трубочки будто врезались ему в лицо.
– Молли, Клавдия, пусть это будет нашим маленьким секретом. Я дам Вейлу два процента от валового дохода с потолком в двадцать миллионов. Миллион авансом. Удовлетворит это вас?
Молли поразмыслила над предложением. Два процента от валового дохода на всех картинах дают минимум пятнадцать миллионов, а может быть, и больше. Большего ей нипочем не вытрясти; более того, просто странно, что Маррион зашел настолько далеко. Если она заартачится, он вполне может забрать предложение назад.
– Это чудесно, Элай, спасибо. – Она наклонилась над постелью, чтобы поцеловать его в щеку. – Я пошлю меморандум в вашу контору завтра. Элай, надеюсь, ты скоро поправишься.
Клавдия не могла сдержать своих чувств и крепко сжала руку Элая ладонями, заметив бурые пятна, испещрившие кожу и пальцы, охваченные холодом смерти, исподволь подбирающейся к ним.
– Ты спас Эрнесту жизнь.
В этот момент в палату вошла дочь Элая Марриона вместе со своими двумя малолетними детьми. Сиделка Присцилла поднялась со стула, будто кошка, учуявшая мышь, и двинулась к детям, чтобы преградить им путь к кровати. Дочь дважды выходила замуж и дважды развелась, не ладила с отцом, но зато владела одной из кинопроизводственных компаний, входящих в “ЛоддСтоун”, потому что Элай очень любил внуков.
Клавдия и Молли двинулись к выходу. Приехав в контору Молли, позвонили Эрнесту, чтобы сообщить ему хорошие новости. Он пригласил их на обед, желая отпраздновать добрые вести, и настаивал на этом предложении, пока они не согласилась.
Дочь Марриона и двое внуков задержались лишь ненадолго. Но достаточно надолго, чтобы дочь вытянула из отца обещание купить ей очень дорогой роман для постановки ее следующего фильма.