После случая с письмами за мной следили так строго, что я видела Кэти лишь несколько раз. Наконец я и сама почти поверила врачу. Я стала думать, что Кэти когда-то давно была настоящей, но потом пропала. Немало поспособствовала этому и наша последняя встреча, когда Кэти сказала, что собирается уехать. Я только что вернулась в свою комнату после приема лекарств и застала там Кэти.
— Я собираюсь уехать, — сказала она. — Потому что всегда причиняю тебе только одни неприятности.
Я ничего не ответила, ведь так оно и было на самом деле. Я не хотела, чтобы Кэти уезжала, но я устала. Я так сильно устала. От пребывания в клинике. От всего. Теперь я понимаю, что это действовало лекарство, но дело было не только в нем.
— Я буду скучать по тебе, — сказала Кэти. — Но, думаю, так будет лучше.
Наверно, она хотела, чтобы я попросила ее остаться, но ее фигура уже таяла перед глазами. Я едва различала ее. Тогда я сгребла все мои талисманы — обе книги и игрушки, прижала их к себе и свернулась калачиком на кровати.
— Так лучше, — пробормотала я.
Прошло еще три года, прежде чем мои родители погибли в автокатастрофе. Это известие не вызвало во мне никаких чувств, но в те времена мне давали столько таблеток, что вообще говорить о каких бы то ни было чувствах не приходилось. Никаких падений, никаких подъемов. Я просто существовала. День за днем.
Но потом я все же вспомнила слова Кэти о наших родителях. И снова я стала избегать приема лекарств. Я брала лекарства, глотала их, а потом, как можно скорее, покидала пост медсестры и шла в телевизионную комнату. Там я кашляла, чтобы извлечь еще не растворившиеся таблетки. Любители телевизионных просмотров в основном были настолько заняты передачами, что никто не обращал на меня внимания.
Нельзя сказать, что я совсем освободилась от действия медикаментов, но я сумела несколько ослабить их эффект, чтобы продумать условия сделки с доктором Стайлз. Понимаешь, фонд и после смерти родителей продолжал оплачивать мое лечение, но доктор перестала получать дополнительные чеки, поскольку умер отец, подписывающий их прежде ежемесячно.
Помню, как я боялась в тот день зайти в кабинет доктора Стайлз. Она вполне могла назначить мне сверхдозу лекарства, даже применить шоковую терапию, как было с Мэган. Но доктор Стайлз долго смотрела на меня через свой стол, а потом заговорила совершенно спокойно.
— Не могу обещать, что соглашусь с тобой, — сказала она, — но предложение твое выслушаю.
Из ее слов я поняла, что доктор Стайлз уже размышляла над моим положением. После нашего разговора я вышла из клиники, пообещав отказаться от фонда в ее пользу. Но самое смешное, что после встречи с адвокатом отца я выяснила, что долги родителей почти сравнялись со стоимостью их имущества и остатков фонда. Дом и автомобили были давно заложены. После оплаты счетов у меня осталось четыреста долларов, и я приберегла их для себя.
Надеюсь, доктор Стайлз знала, что больше не будет получать денег. Она была неглупой женщиной. Может быть, она просто хотела покончить с этой проблемой.
А я, став свободной, немедленно снова захотела вернуться обратно в клинику.
Мир забавная штука. Когда я размышляла о нем, находясь в клинике, он иногда представлялся мне огромным, неподатливым и угрожающим. А иногда — драгоценным камнем, совсем небольшим, который можно было взять в руки и неторопливо изучать. Вне клиники мир со всей очевидностью предстал передо мной в разных своих обличьях, и игнорировать его существование было невозможно, его было слишком много, он не давал ни секунды роздыху.
Первые несколько дней я жила вместе с Минди, с ней я познакомилась в лечебнице несколько лет назад. Минди пыталась помочь мне найти работу и обзавестись жильем, но уже через пару недель я поняла, что больше не могу оставаться на побережье. Минди спрашивала меня, чем я хотела бы заняться, и я ответила, что хочу стать такой, как бабушка. Я хотела писать статьи и книги и рисовать. Признаю, что во мне говорили детские фантазии, поскольку я не умею делать ни того ни другого. Минди посоветовала мне записаться на какие-нибудь курсы или пойти в школу, но я решила, что если идти учиться, то только дома. Я все еще считала своим домом Хазард, хотя и провела вдали от него больше половины жизни.
Весьма кстати я вспомнила имя давней бабушкиной подруги, жившей в Ньюфорде, и решила ей позвонить и попросить о помощи. Это была Хлоя. Я разыскала по справочникам номер ее телефона и поспешила ей позвонить, пока не иссякла решимость. Хлоя была очень добра ко мне. Она согласилась сдать мне квартиру и посоветовала записаться в университет Батлера, хотя у меня не было никаких рекомендаций.
Вот так я и оказалась здесь.
— Господи, — воскликнул Рори. — Это ужасно! Твои родители продержали тебя в клинике десять лет?
Керри кивнула. Стоило ей начать говорить, и старая история буквально выплеснулась наружу. Сначала она почувствовала немалое облегчение, но потом смутилась от собственной откровенности и искренней симпатии Рори, проигнорировавшего ужасающие подробности. Никогда прежде она не рассказывала о прошлой жизни и теперь, несмотря на то что кто-то посторонний понял проявленную к ней несправедливость, чувствовала себя жалкой и несчастной. В ее возрасте люди обычно обладают уже достаточным жизненным опытом, у Керри же за плечами были только десять лет заключения в психиатрической лечебнице.
— Можно понять желание врачей и родителей помочь тебе в ситуации с невидимой сестрой-близнецом, — продолжал Рори, — но это не оправдывает их действий.
У Керри защемило сердце. Он тоже не поверил в существование Кэти. Да и почему он должен отличаться от остальных? Керри и сама понимала, что ее никогда не рожденная сестра не могла быть реальной. Не в этом мире. Ведь на самом деле был лишь маленький комочек зародышевой плоти, и врачи удалили его двенадцать лет назад. Но с тех пор логика так часто подводила Керри, а реальность отступала… И тогда она видела свою сестру, слышала ее голос…
Как ей хотелось бы, чтобы Кэти существовала на самом деле! Керри обхватила руками колени и посмотрела перед собой на реку и зеленеющую на ее берегу траву. Это единственная причина, по которой Керри не могла отказаться от своих заблуждений. Она хотела иметь сестру, даже если никто другой не мог ее увидеть.
— Ты веришь, что она была настоящей, не так ли? — спросил Рори.
Керри повернула голову и встретила его взгляд. Она с трудом могла разобрать выражение его лица. Оно не было подозрительным, разве что чуточку встревоженным, с примесью жалости. Керри не могла винить в этом Рори.
— Иногда верю, иногда — нет, — ответила она. — По большей части не знаю, что и подумать. Но есть вещи, которые нельзя объяснить никак иначе.
— А это ты играла на пианино прошлой ночью? — поинтересовался Рори.
— Ты слышал?
— Да, — кивнул он. — Это было прекрасное исполнение.