Что часть твоей души навек останется со мной.
Кийя Хатвуд. Нет прощаньям, нет сожаленьям
Ночь весь день ожидает своего часа в ветвях ели.
Ральф Вальдо Эмерсон. Опыт (1844)
Наши сны делают нас значительнее.
Джек Кирби, из интервью для "Пленников Притяжения Онтарио, телепередача от 7 января 1993-го
У окна сидит женщина с книгой, через ее плечо на страницы падает свет лампы. От книги исходит лимонно-желтое сияние, окруженное фиолетовыми тенями. Это мягкое сияние освещает лицо женщины и вспыхивает искрами на небрежно причесанных и подкрашенных хной волосах.
В тенях прячутся едва различимые миниатюрные фигурки; они притаились на подлокотниках кресла, выглядывают из-под рыжеватых локонов и тайком рассматривают слова на страницах книги. Крошечные силуэты не больше мошек, летящих на свет лампы. Некоторые из них укрылись в изгибе шеи и в тени носа, другие прячутся среди россыпи неярких веснушек на лбу и щеках.
Существа похожи на едва оперившихся птенцов: острые и длинные носы, мелкие черты лица, высокий и гладкий лоб. Фигурки — когда попадают в луч света — отдаленно напоминают головастиков, руки подобны тонким изогнутым прутикам, а на голове удивленно и упрямо стоит дыбом цыплячий пушок. У некоторых за спиной можно различить тонкие переливчатые крылья, наподобие стрекозиных.
Читающая женщина словно не замечает их присутствия. Все ее внимание поглощено книгой. Но неужели она не ощущает легких прикосновений к своим рукам, не чувствует осторожных движений в волосах? Неужели не видит мелькания полупрозрачных теней в сумраке на фоне страниц прямо перед своими серо-зелеными глазами?
А возможно, всё это только причудливая игра света и летняя ночь за окном просто ей снится.
«Женщина с книгой», 1977, масло, холст, 40x30 дюймов. Собрание Детского фонда Ньюфорда.
Следы в пыли
Положи свою руку...
...Сюда.
Слушай биение сердца.
Ингрид Карклинс из заметок к «Темной Страсти»
Сентябрь, 1992
I
Со дня смерти Катарины Малли прошло пять лет и два месяца, но сегодня утром Изабель получила от нее письмо.
Ей пришлось опереться о почтовый ящик, стоящий на обочине дороги, чтобы удержаться на ногах. Волна дурноты, поднимаясь, сжимала виски. Окружающие звуки — голоса птиц в кронах деревьев и беспорядочный шум машин на шоссе — исчезли. Изабель в немом недоумении уставилась на письмо, лежащее поверх вынутой из ящика пачки корреспонденции. Конверт выглядел затертым и потрепанным, один уголок загнулся. Адрес был написан от руки так хорошо знакомым ей почерком.
«Это, должно быть, шутка, — подумала Изабель. — Чья-то неудачная и жестокая шутка».
Но на почтовой марке стояла отчетливая дата — 12 июля 1987 года — два дня до смерти Кэти. Вероятно, она попросила отправить письмо кого-то из медсестер, и забытый конверт пролежал больше пяти лет в почтовом отделении; может, он завалился в щель между столом и стеной или под ленту транспортера и был обнаружен и возвращен в поток писем совсем недавно. Или задержка произошла из-за неполного адреса, поставившего в тупик почтовых клерков: остров Рен, ферма Аджани, Изабель Коплей. Да, наверно, так оно и было, а потом письмо попалось на глаза кому-то, кто хорошо ориентировался в лабиринте летних домиков и рыбацких хижин, беспорядочно заполнивших остров, на котором жила Изабель. Где бы ни бродило письмо, теперь, спустя долгие годы, оно оказалось в руках адресата, но Изабель не решалась его вскрыть. Она просто не могла заставить себя разорвать конверт. Изабель засунула письмо в середину пачки и вернулась к своему джипу. На водительском сиденье она опустила голову на руль и закрыла глаза, стараясь унять бешеное биение сердца. Но перед ее мысленным взором появились черты лица Кэти: серьезные серые глаза и пухлая нижняя губа, крупноватый нос, слегка оттопыренные уши, обычно скрытые копной золотисто-рыжих волос, оттененных хной.
Хотелось забыть об этом письме, как пыталась забыть о надвигающейся смерти бледная и хрупкая Кэти, уже не встававшая с больничной кровати. Изабель мечтала вернуться в тот далекий 1972 год, когда она оставила свой остров ради университета Батлера; в тот год, когда ее жизнь полностью изменилась, когда она покинула всё, что было привычно и хорошо знакомо, и окунулась в городскую суету, где любой незначительный поступок мог превратиться в опасное приключение. В тот год она впервые встретилась с Кэти, а еще через год поддалась чарам Рашкина.
Но у Изабель не было дара изменять мир по своему желанию, это умела делать только Кэти.
— Что это за мир, если ты не можешь приспособить его к своим потребностям? — спросила ее как-то Кэти.
— Как ты себе это представляешь?
— Сделать его не таким, какой он есть на самом деле. Изменить мир, чтобы он стал для тебя чем-то большим.
Изабель покачала головой:
— Это не в наших силах. Нам не дано переделывать мир силой воображения. Конечно, мы можем представить себе всё, что угодно, но от этого мало что изменится. По крайней мере, в реальном мире.
— Если мы не сможем изменить мир, тогда он изменит нас, — ответила Кэти.
— Что же в этом плохого?
— Мне не нравится, что что-то может заставить меня перемениться.
Но Изабель так и не научилась изменять мир по своему желанию; и у Кэти в итоге тоже ничего не получилось.
Изабель выпрямилась и бросила почту на соседнее сиденье. Никак не удавалось сфокусировать взгляд, и перед глазами за ветровым стеклом стоял плотный туман. Изабель сжала руль, чтобы избавиться от дрожи в руках. Двигатель на холостом ходу издавал басовитое ровное гудение, составляющее контраст с лихорадочным стуком ее сердца. В груди разлилась боль, такая же знакомая, как и вызвавший ее почерк на конверте.
Если бы начать всё сначала, она бы многое изменила. Прислушалась бы к предупреждениям Кэти. Не позволила бы себе стать жертвой обещаний Рашкина. Но прежде всего, она не пережила бы смерти Кэти. Будь у нее выбор, Изабель первой рассталась бы со своей жизнью. Но жестокие болезни глухи к чьим-либо желаниям и мечтам, и нам не дано изменять мир и прошлое по своему усмотрению.
Прошло немало времени, прежде чем Изабель нашла в себе силы тронуться с места и добраться до причала. Там она швырнула кипу корреспонденции в носовую часть своей весельной шлюпки и отчалила. Она уселась спиной к острову и гребла, почти автоматически напрягая руки, уставившись на удаляющийся берег, а мысли тем временем неуклонно возвращались к умершей подруге. До сих пор Изабель старательно и вполне успешно избегала их, но полученное письмо разогнало туман забвения, и теперь поток воспоминаний невозможно было унять никакими силами. Они кружились подобно стае крикливых чаек, и каждое требовало особого внимания, нимало не заботясь о причиняемой ими боли. Воспоминания поднимались из потаенных уголков сознания, разрывали паутину забвения, рассеивали сумрак, окутывавший их долгие годы.