Я знал, что сплю, когда услышал голос. Это мог быть только сон, ведь, кроме меня и Бумажного Джека, в церкви никого не было, а он не умеет говорить. Но голос звучал именно так, как, в моем представлении, и должен был бы звучать голос Джека, не будь он нем. Он напоминал движения его пальцев, когда те сворачивали очередную фигурку, — такой же быстрый, и в то же время размеренный и твердый. Объемный, как его скульптуры, которые всегда казались чем-то большим, нежели просто утлы и складки бумаги.
— В этом мире нет и двух человек, которые видели бы Одинаково, — сказал голос. — Наверное, это и есть самое поразительное. У каждого, мужчина то или женщина, свой взгляд на мир, и все, что не попадает в его поле зрения, становится невидимым. Богачи не замечают бедняков. Счастливые невидят тех, кому плохо.
— Джек?.. — позвал я. В ответ лишь тишина.
— Я... я думал, ты говорить не умеешь.
— Так человека, у которого нет желания облекать свои мысли в слова, считают немым, — продолжал голос как ни в чем не бывало. — Устал я от этого.
— Кто... кто ты такой? — спросил я.
— Зеркало, в которое никто не хочет заглянуть. Предсказание судьбы, которое навеки останется не прочитанным. Мое время здесь подошло к концу.
Голос снова умолк.
— Джек?
И опять тишина.
Это всего лишь сон, сказал себе я. Попытался проснуться. Напомнил себе, что скамья подо мной сделана из твердого, неподатливого дерева и слишком неудобна, чтобы на ней спать. А Бумажному Джеку нужна помощь. Мне вспомнился его кашель и беспокойство Джилли.
Но я не мог проснуться.
— Способность отдавать — это и есть дар, — сказал голос внезапно. Казалось, он доносится из глубины церкви или даже откуда-то еще дальше. — Чем дольше живу здесь, тем больше забываю.
И голос умолк навсегда. Я потерял его, погрузившись в сон без сновидений.
Проснулся я рано, все мускулы одеревенели. Часы показывали без десяти шесть. Минуту-другую я сидел, тупо уставившись в пространство, — где, черт возьми, я нахожусь? — потом вспомнил. Бумажный Джек. И сон.
Я выпрямился на скамье, и что-то упало с моих колен на пол. Сложенный кусочек бумаги. Я неловко нагнулся и поднял его, потом, вертя в руках, рассмотрел при тусклом свете, который сочился в окна. Это оказался один из китайских предсказателей Бумажного Джека.
Немного погодя я вставил пальцы в складки бумаги и посмотрел цвета. Выбрал синий, как в прошлый раз, и произнес название по буквам, двигая пальцами взад и вперед, так что казалось, будто цветок беззвучно разговаривает со мной. Наугад выбрал номер и отогнул бумажный лепесток, чтобы посмотреть, что там.
«Вопрос важнее ответа» — прочитал я.
Я нахмурился, недоумевая, потом решил посмотреть, каков был бы ответ, выбери я другой номер, но остальные лепестки были пусты, хотя я развернул их все. Я долго сидел, не сводя с предсказателя глаз, потом аккуратно свернул его и сунул в карман куртки. Мне стало здорово не по себе.
Подхватив футляр со скрипкой, я вышел из собора Святого Павла и побрел в Чайна-таун. Позавтракал в круглосуточной забегаловке с компанией синих воротничков, которые оживленно обсуждали бейсбольный матч, виденный накануне вечером. Хотел позвонить Джилли, потом передумал, решив, что раз она всю ночь работала над этим заказом для газеты, то наверняка устала до смерти и утренний звонок вряд ли ее обрадует.
Я долго сидел над завтраком, потом медленно побрел в ту часть Фоксвилля, которая носит название Россиз. В сороковые и пятидесятые там селились ирландские иммигранты. В шестидесятые, с появлением хиппи, которым был не по карману Кроуси, район изменился, а за последние десятилетия новая волна переселенцев из Вьетнама и с Карибских островов окончательно переменила его облик. Но название, несмотря ни на что, осталось прежним. Там и живу, в самом центре, где Келли-стрит встречается с Ли-стрит и пересекает Кикаху. Через два дома от меня стоит «Арфа», единственный настоящий ирландский паб во всем городе, что очень удобно, всегда можно успеть на воскресный джем.
Когда я вошел в квартиру, у меня звонил телефон. Я почти не сомневался, что это Джилли, хотя было всего около восьми, но, сняв трубку, обнаружил, что говорю с репортером из «Дейли джорнал». Звали его Йен Бегли, и он оказался другом Джилли. Она попросила его порыться в газетных архивах и узнать о Дикинсонах все, что можно.
— Старик Дикинсон был последним настоящим дельцом в этой семье, — рассказывал Бегли. — Они обеднели, когда Том, его сын, унаследовал отцовское дело, — он и был женат на той женщине, которая, по словам Джилли, тебя интересует. Умер в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Некролога его вдовы у меня нет, но это не значит, что она еще жива. Быть может, она уехала из города, а тогда газета не станет объявлять о ее смерти без специальной просьбы родственников.
Он еще много всякого рассказывал, но я слушал вполуха. История с Бумажным Джеком и сегодняшнее происшествие с предсказателем не давали мне покоя. Но адрес внучки Сэм я все-таки записал. Минут через пять Бегли выдохся.
— Хватит тебе этого? — спросил он.
Я кивнул, потом сообразил, что он меня не видит.
— Ага. Спасибо большое.
— Передай привет Джилли, когда увидишь ее, да скажи, что за ней должок.
Повесив трубку, я сел у окна и долго глядел на улицу. Мне удалось переключиться с Бумажного Джека на мысли о том, что мне рассказал Бегли, о вращающихся кругах, о Сэм. Наконец я встал, принял душ и побрился. Надел свои самые чистые джинсы, рубашку, накинул спортивный пиджак, чьи лучшие деньки миновали задолго до того, как я прикупил его в магазине подержанных вещей. Скрипку хотел было оставить дома, но знал, что буду чувствовать себя неодетым, — я уже и забыл, когда в последний раз выходил куда-нибудь без нее. Кожаная ручка футляра удобно легла в ладонь, когда я подхватил его и двинулся к выходу.
Разыскивая адрес, который назвал мне Бегли, я ломал себе голову над тем, что сказать внучке Сэм. Услышав правду, она, наверное, примет меня за сумасшедшего, но придумать что-нибудь более осмысленное у меня не получалось.
Помню, я еще подумал, — где, спрашивается, пропадает мой братец Кристи, когда он больше всего нужен? Уж он-то никогда не лез в карман за словом, будьте уверены.
И только стоя на тротуаре перед нужным мне домом, я решил, что буду, насколько возможно, придерживаться правды — скажу, что я старый друг ее бабушки, не даст ли она мне ее адрес? — а там посмотрим. Но даже этот не слишком-то внятный план начисто вылетел у меня из головы, едва я позвонил в дверь и оказался лицом к лицу с внучкой Сэм.
Может быть, вы уже поняли, к чему все идет, но я ничего подобного не ожидал. У этой женщины были волосы Сэм, глаза Сэм, лицо Сэм... да что там, я мог бы поклясться, что это сама Сэм стоит и смотрит на меня немного озадаченно, как всякий, кто, открыв дверь, увидел незнакомца на ступенях своего крыльца.