— А что случилось потом? — спросила Джоди.
— Холодное железо.
Джоди покачала головой:
— Не понимаю.
— Ваш мир помешался на металлах, но золота, серебра, меди, бронзы и олова вам вскоре оказалось недостаточно. Вам понадобилось железо из-за его прочности. Однако оно обернулось анафемой для нас и таковым остается по сей день. Тонкая грань между нашими мирами постепенно превращалась в толстую стену, и вскоре только сны поэтов могли проникать сквозь нее.
— А ты поэт? — поинтересовалась Джоди. — Однажды я видела поэта — в Трущобах. Его стихи были забавными, хотя и не всегда рифмованными. Ты какие пишешь?
— Я говорю о стихах в старом понимании, — ответил Эдерн. — Их слова наполнены магией.
— А я думала, что магия кроется в именах.
— Верно. Но ведь имена — это тоже слова, причем те, что мы усваиваем самыми первыми, только-только начиная изучать окружающий мир. Для большинства из нас они теряют свою силу, когда мы вырастаем, но над поэтами время не властно.
— Так ты все-таки поэт или нет? Ну, в том самом смысле? Ты… ты волшебник?
— В некотором роде — да.
— Тогда почему ты не использовал свою магию, чтобы сбежать от Вдовы?
— Потому что она заключила меня в тело из железа.
— В сплаве, из которого была сделана кукла, содержалось железо?
Эдерн кивнул:
— Она поймала мой спящий дух и перенесла из моего мира в ваш, а затем поместила в металлическую ловушку так, чтобы я не мог вернуться домой, где осталось спать мое настоящее тело.
— Так, значит, ты никогда не был путешественником? И Вдова не превращала тебя в Маленького Человечка, как меня?
— Нет.
— Почему ты солгал мне?
— Я не был уверен, что могу тебе доверять.
— Но теперь-то ты мне доверяешь?
— Теперь я доверил бы тебе даже собственную жизнь.
— И что же изменилось за столь короткий срок?
— Я узнал тебя. Если бы мы провели в твоем мире немного больше времени, я бы сказал тебе об этом еще там.
„Сейчас, конечно, можно говорить все, что угодно“, — подумала Джоди. Но потом вдруг почувствовала, что верит Эдерну, сама не понимая почему. Может, она тоже „узнала“ его, что бы под этим ни подразумевалось. А может, ей просто хотелось ему верить…
— Зачем тебе понадобилось, чтобы я очутилась здесь? — спросила она наконец.
— Наши миры нуждаются друг в друге. Они разделились, и это повлекло за собой дисгармонию, в результате которой сегодня страдают оба наши народа. Ваш мир все более стремится к упорядоченности и рационализму, все в нем разложено по полочкам. Скоро люди совсем утратят способность мечтать, верить в волшебство, радоваться встрече с чудом, и их разум покроет плотная пелена. Со временем ваш мир станет таким тусклым и унылым, что обитатели сами разрушат его своим невежеством и слепотой.
— А твой мир?
— Он становится слишком сказочным. Магия прямо-таки бурлит в нем. Все воображаемое немедленно воплощается в реальность, и если это срочно не взять под контроль, то очень скоро мой мир превратится в царство хаоса.
— Звучит как одна из сомнительных теорий Дензила, — улыбнулась Джоди.
— Как это?
— Ну, он говорит, что у каждого полушария нашего мозга своя… — девушка немного помолчала, подбирая нужное слово, — своя функция. Левое — доминирующее — похоже на капитана люггера: оно отвечает за все внешние аспекты жизни, причем следит за ними так внимательно, словно смотрит через микроскоп. А правое вмещает наше скрытое „я“. Именно оно — источник всех наших чувств и инстинктов. Оно обеспечивает нам широкое видение мира, но связывает его отдельные части воедино не методом проб и ошибок, а интуитивно. Проблема заключается в том, что правым полушарием нельзя управлять так, как левым, — вот почему Дензил называет это „я“ скрытым. Однако если его не задействовать совсем, она заснет. Дензил говорит, что человек может стать полноценной личностью, только если у него одинаково развиты оба полушария.
— Совершенно верно, — согласился Эдерн. — Ваш мир тускнеет, быстро превращаясь в мрачное, тоскливое место, пропитанное запахом тлена. А в моем мире так много света, что однажды он может попросту поглотить нас. Все мы — и ваш народ, и мой — наделали ошибок, которые можно исправить, только вновь объединив наши миры.
— Но ты заблуждаешься, — возразила Джоди. — В моем мире тоже есть люди, способные создавать прекрасные вещи, — художники и скульпторы, писатели и музыканты… Если в них нет вашего света, то где тогда они берут вдохновение?
— А много ли таких людей по сравнению с остальными? — прищурился Эдерн.
Джоди опустила голову.
— То же самое происходит и с нами, — вздохнул Эдерн. — У нас тоже есть мыслители и ученые, но их единицы, и, хотя они весьма уважаемы, едва ли кто-нибудь отчетливо понимает, что ими движет и что они пытаются донести до нас.
Джоди медленно кивнула:
— Это как с творцами в моем мире. Я думаю, иногда они сами не знают, что и зачем создают.
— Они подсознательно тянутся к Призрачному Миру, — улыбнулся Эдерн. — Точно так же, как мой народ тянется к Миру Железному — к вашему.
Это признание показалось Джоди прекрасным поводом спросить о том, что занимало ее с первых минуты пребывания в Призрачном Мире.
— А где твой народ?
— Они прослышали о твоем прибытии и теперь не выйдут, пока ты здесь.
— Очень мило, — надулась Джоди.
— Нет-нет, — поспешил успокоить ее Эдерн. — Не обижайся. Ничего личного — у них есть для этого веская причина. Соприкоснувшись с Железным Миром, мы навсегда теряем покой. Мы и так тоскуем по своей второй половине и мечтаем о воссоединении, а после встречи это чувство может стать настолько невыносимым, что мы попросту сойдем с ума.
— Так же как смертные, побывавшие в Волшебном Царстве?
Эдерн кивнул.
— Наши сказки повествуют о том же, — заметила Джоди. — Мол, подобный опыт способен сделать человека сумасшедшим… или поэтом. — Она пристально посмотрела на Эдерна. — С тобой так и случилось?
Он снова кивнул:
— Я проспал в вашем мире слишком долго.
— Проклятие! А со мной это тоже произойдет?
— Не знаю. Но надеюсь, что вместе мы что-нибудь придумаем.
— Но я не обладаю магическим даром, — развела руками Джоди. — Я вообще ничего собой не представляю.
— А тебе ничего и не нужно. Только сочувствие… и музыка.
Джоди рассмеялась:
— Тогда ты выбрал не того человека. Я не играю ни на каких инструментах, а когда пытаюсь петь, люди и вправду бурно аплодируют, но лишь для того, чтобы заставить меня замолчать.